лезу. Слава богу, своего заработка хватает. Так что, уважаемый, напрасно ко мне цепляетесь.
— Так что же, ветром около двух тысяч рублей унесло? Может, так и акт составим?
— Акт-макт… Не знаю! Ведомости составлял бухгалтер, ему видней…
Все это время главбух не вмешивался в разговор, прислушивался, выжидал, но теперь вдруг побагровел весь, точно ему сдавили глотку.
— Эй, Дуйсеков! Брось юлить! Не выйдет! Нечего валить с больной головы на здоровую, не то…
— А ты-то чего въерепенился? — Управляющий ощетинился, потемнел лицом. — Вы тут, вижу, уже успели снюхаться, а?! Но невинного вам очернить не удастся!
— Это ты, что ли, невинный? — вскинулся главбух.
— Я. А что?
— Ну, учудил! А я-то тебя, Мадибек, за порядочного человека принимал… Ладно, нечего тут глотку драть. Разберемся!
Разгневанный Дуйсеков, яростно стуча каблуками, рванулся к выходу, но хлопнуть дверью все-таки не решился. Главбух застыл, разинув рот. Каугабаев уткнулся в бумаги. Ревизия продолжалась.
* * *
Из райсельхозуправления Баймен вышел расстроенный. Разговор с заместителем начальника управления совсем сбил его с толку.
— Вы, я слышал, раскрыли какие-то нарушения в совхозе "Красный караван". — Заместитель задумчиво погладил подбородок с редкой растительностью. — Разумеется, никто не вправе осуждать вас за это. Наоборот. Беспощадно и постоянно бороться с расточителями, очковтирателями и хапугами — наш священный долг, не так ли? За бдительность и непримиримость вас следует только благодарить. Да-а-а… И все же, Баеке… все же не следует, я думаю, иногда быть чересчур придирчивым и мелочным. Ведь мы не только караем, а прежде всего воспитываем. Так? Говорят же: "И мудрец, бывает, ошибается; конь о четырех ногах и тот спотыкается". Если мы не поддержим оступившегося, не выведем на путь истины заблудившегося, то к чему все эти разговоры о гуманности, о душевной широте и добрых дедовских традициях? По-моему, Баеке, к Дуйсекову из "Красного каравана" следует подходить именно с таких позиций. Скажу откровенно: с этим товарищем меня ничто не связывает, он мне, как говорится, ни сват, ни брат. Я его знаю лишь как руководителя крупного хозяйства. Человек он деловой, энергичный, и за это мы его уважаем. Если за ним и числятся какие-то грешки, то давайте сообща поможем ему их исправить.
Заместитель казался человеком умным, рассудительным. И речи были разумные, возразить невозможно. Однако Баймен чувствовал, что за вкрадчивыми словами скрывалось откровенное желание отстоять, защитить преступника, прикрыть его неблаговидные дела. С этим ревизор не мог согласиться, но и спорить с большим начальником, если даже он и моложе годами, неудобно.
— Помогать-то, конечно, надо… Но беда в том, что этот Дуйсеков совсем не похож на того, кто оступился случайно, по недомыслию… Боюсь, он закоренелый, опытный хапуга…
— Мы, Баеке, очень часто неверно судим о людях и ошибаемся. По-моему, Дуйсекова можно исправить.
— Каким же образом?
— Первым долгом пусть до копейки возвратит все, что он себе незаконно прикарманил. Потом надо его пропесочить на совхозном собрании, вынести на общественный суд. Так проучим, чтобы и другим неповадно было. Поверьте: сразу шелковый станет!
— Выходит, мы выгораживаем преступника?
— Ай, зачем так краски сгущать? Давайте, Баеке, попробуем. Такие меры законом не противопоказаны.
— Так-то оно так… Но…
— Никаких "но", Баеке! — решительно отрезал заместитель. Он чувствовал, что ревизор колеблется, поэтому решил не мешкать. — Так и сделаем, Баеке. Договорились? Нам еще не раз придется встречаться по работе, а взаимопонимание — великая вещь…
Почтительные слова высокого начальника и в самом деле смягчили душу ревизора. Ничего не скажешь: наловчился с людьми разговаривать, любого облапошит. Шеф скорее на пенсию сплавить норовил, а этот об этом ни гу-гу…
— Ну, посмотрим, — невольно вырвалось у Каугабаева. Но едва он это сказал, как его начали терзать противоречивые чувства. "Дур-рак! — отругал он себя. — Мямля! Раз "посмотрим", выходит, я с ним согласился. Тьфу!"
Жил Баймен на краю поселка. Улочки здесь были узкие, кривые, неасфальтированные. Белесый пухляк клубился из-под тупоносых ботинок. Прямо в лицо дул раскаленный ветер. То здесь, то там торчали чахлые деревца, и потому здесь с самой середины лета вольно гулял-пошаливал суховей, завывая на все лады. Погода, кажется, с каждым годом становится все капризней: то месяцами свищет пыльная буря, то все вокруг замирает в Нестерпимой духоте.
Баймен семенил по обочине дороги, и в ушах его все ещё стоял мягкий, вкрадчивый голосок молодого заместителя. Голос-то мягкий, а на душе ревизора было от него муторно, тревожно. Конечно, этот вежливый джигит не чета пройдохе Дуйсекову. На одну доску их не поставишь. Выходит, для заместителя важны хозяйственные, деловые качества управляющего. Иначе зачем бы ему заступаться? Он видит в нем прежде всего неплохого организатора. Но как быть, если этот "организатор" — просто нечестный человек? Разве честность — не первое достоинство гражданина? А может, людям надоели все эти словеса, вроде совесть, честь, справедливость? Ведь нынче их вконец затрепали. Кто знает… Лично он, Баймен, предпочитает ходить по прямой дорожке. Но разве он никогда не оступался? Не подстраивался, не подлаживался? Нет, пожалуй, и Баеке — не безгрешный ангел. Бывало, и на поводу нечестивцев ходил, бывало, ради мелкой корысти душой кривил. Всякое пришлось пережить. Но зато скольких хапуг вывел на чистую воду! Жулики трепетали перед ним! Так что толсторожий Дуйсеков — не первый, не последний. Правда, иногда приходилось уступать мольбе сородичей, прикрывать дела, не давая им ходу. У казахов это называется: оставлять закрытый казан закрытым… Но такое случалось редко. Человек он хоть и маленький, но имеет свое достоинство и старается честь не запятнать. Живет скромно, незаметно. Никогда не жалуется на жизнь, на судьбу, на нехватки. И никому не позволит над собой куражиться. Жаль: с образованием неважно. До войны успел окончить пять-шесть классов, был рядовым кетменщиком в колхозе, потом, вернувшись с фронта, закончил шестимесячные курсы бухгалтеров в области. С тех пор, считай, и сидит в канцелярии. Папки перебирает, бумажки листает, на счетах щелкает. Вот и вся жизнь и деятельность. Поощрять — особенно не поощряли, но и взысканий не имел. Да он и сам вперед не рвался, никому в глаза не лез. Довольствовался скромной зарплатой, еще более скромным очагом и сносным здоровьем. Семья — раз-два и обчелся. Дочь замужем, сын в Алма-Ате. Парень бойчее отца оказался. Окончил институт, потом — аспирантуру, кандидатом каких-то наук стал, в Академии устроился. Родителей за все эти годы ни разу не навещал. Должно быть, наука не пускает. Лишь изредка приходят письма: "Отец, пришли согум". Видно, не больно крепко живет, раз сам себя мясом обеспечить не может… Впрочем, кто знает… И отец у сына ни
