– Мой брат дерется из-за тебя! – орет, неизвестно откуда взявшаяся, Пьетра.
Она набрасывается на меня, когда я спускаюсь по крылечной лестнице, а Кьяра ее отгоняет. Франко, как ни странно, готова драться и защищать человека, которого даже не называет другом. Пьетра создала мне такую встряску, что мысли из головы на одно мгновенье обратились в ничто.
– Что ты делаешь?! Что с тобой?! – вынужденная обороняться, я кричу на кузину Маркуса, действуя так же, как и она.
– Что я делаю? Ты серьезно об этом спрашиваешь?
Пьетра по новой кинулась с намерением ухватиться за мои волосы, но со стороны общежития уже бежали наши с ней подруги. Именно они с трудом отвели ее от меня. Кьяра еще долго кричала на Пьетру, высказывая той все, что думает. Называет сестру Марка скандалисткой. Я настолько погрузилась в постыдную, гнусную обстановку, которую она устроила, что и забыла о драке, продолжающейся на “заднем плане”.
Глядя на то, как Маркус с Лукасом бьют друг друга, а вокруг них скапливается все больше и больше народа, я потерянно схватилась за волосы, ощущая приближение неизбежной истерики.
– Сделайте что-нибудь! – надрываю горло, обращаясь к находящимся здесь студентам.
Я не могу различить, что говорит Ферраро или Блэнкеншип, но перед каждым новым выпадом они ругаются. Иногда до меня долетают маты. Я всего этого не хочу слышать!..
Пьетру еще удерживают. Девочки говорят мне уходить, Кьяра предлагает сделать то же самое. Но я не могу. Когда забираюсь внутрь толпы, она меня отталкивает. Люди галдят, кто-то делает ставки, однако никто и пальцем пошевелить не хочет, чтобы помочь.
– Разъедините их! – умоляю. Дергаю рядом оказавшихся парней за руки, прошу посмотреть на меня. – Разведите!
Но никому нет до меня дела, кроме отдельных девчонок, узнавших, что за сумасшедшая плачет возле ступеней, прося заступиться за одного и другого парня на импровизированном ринге. Они тычут в меня пальцами, хохочут, глядя в глаза. И уже не шепчутся за спиной – говорят мне в лицо, какой считают.
Да плевать мне на них. Плевать!
Кьяра медленно, утешая, увлекает меня в здание, из которого мы вышли минут пять назад. Но, осознав, куда она ведет, я вырываюсь и влетаю бомбой в ораву универсантов. На сей раз у меня все вышло. Парни, словно замерли, стоило им увидеть девушку, что поссорила их, совершенно того не желая. Оба тяжело дышат. У обоих разбиты губы. Правая бровь Маркуса рассечена, а рана над нею, которая уже заживала, снова кровоточит. На левой скуле Лукаса расцветает нехилый синяк. Он задает мне всего один вопрос:
– Ты спала с ним? – Блэнкеншип буквально утыкается пальцем, выброшенным из кулака, в торс Маркуса, что стоит вблизи.
Я смотрю на того, его грудь поднимается и опадает с неимоверной скоростью. Он в отчаянии опускает ресницы. Нет, Марк не мог сказать… Он не… Он же не сказал этого Лукасу?
– Что?.. – едва шепчу, а порыв ветра подхватывает и уносит мое недоумение, вместившееся в три буквы.
– ТЫ С НИМ ТРАХАЛАСЬ?! – закричал Блэненшип.
Я отодвинулась на шаг назад, но лишь потому, что испугалась. Ноги еле-еле держат меня. Эти слезы. Эти проклятые слезы опять льются из глаз, стекают по щекам.
– Ч-что?.. – повторяю, как будто находясь в трансе.
Лукас одним предложением опустошил меня. Ничего внутри не оставил. Понимаю, что ему могли солгать. Понимаю, что Марк мог выставить меня своей подстилкой назло Блэнкеншипу. Но как он мог во мне усомниться? Разве я давала ему повод хоть однажды?
Он нисколько, похоже, не сожалеет о сказанном. Ждет ответа, пока я все больше хмурюсь. Сердце, словно вовсе перестало стучать. Я не чувствую его биения. Голова жутко болит. Слабость накатывает с неведомой ранее силой. Тяжело осознавать, что происходит. Такое ощущение, будто в одну секунду ты знаешь, что случилось, а в другую – уже нет.
Рядом оказывается кто-то. Знакомый аромат туалетной воды помогает понять, что это Кьяра. Голоса, крики, скандирования слышны, кажется, что издалека. Однокурсница тоже кое-что произносит, но мне не разобрать… ничего не разобрать… Она уводит меня. Вот мы поворачиваемся от итальянца и англичанина, устроивших рукопашную. Я не могу рассмотреть их лица. Все расплывается. Я чувствую, что земля уходит из-под ног, колени подкашиваются. Отдаленный возглас над ухом, а в следующее мгновение – темнота…
Сплошная, непроглядная тьма.
***
– Ты же сама все видела, – звенят чьи-то слова в голове. – Эта… наверняка упала в обморок намеренно. Двоих мужчин сразу удержать хочет.
Сначала складывается впечатление, что чужие голоса грохочут в глубине сознания, но, на самом деле, разговаривают кое-как уловимым шепотом. Я могу определить это далеко не сразу, но мне все-таки удается.
Другая девушка нарочито фыркает.
– Разумеется! Только мы-то что тут делаем?
– Пораскинь мозгами, тупица! – сердитый девичий рык. – Половина университета в больнице. Это отличная возможность слинять с занятий! Печемся о милашке-второкурснице…
Далее следует глупое, отнюдь не беззвучное хихиканье, от которого тошнит. Через силу отрываю голову от подушки, прекратив пялиться в белоснежный потолок палаты. Дверь приоткрыта. В узком, на первый взгляд, коридоре мелькают образы. Потому я и слышу все злословия в мой адрес. В светлой, значительных размеров, комнате госпиталя больше никого нет. Быть может, все вышли. Я не знаю, как очутилась здесь. Неужели все было плохо настолько, что понадобилось привозить меня сюда? Пытаюсь встать, но не выходит. Голова такая тяжелая, и тело не слушается. На затылке ощущается небольшая шишка. Вероятно, от столкновения с землей.
Если верить тем змеям за дверью палаты, о моем здоровье “беспокоится” немалая часть университета. И они все здесь? Надеюсь, что нет. Я все помню. Господи… Я все помню. Его слова, его дыхание, его взгляд… Мое разбитое сердце страдает. Я влюбилась до беспамятства. Я влюбилась впервые в своей жизни. Всегда ли первая любовь такая болезненная? Должно ли так быть? Возможно, если бы кто-то сказал мне, что это в порядке вещей, стало бы легче. Под грудью так бы не ныло.
Барьер из дерева бледного цвета открывается шире. Дыхание затрудняется ввиду того, что в широком проеме возвышается мощная фигура Лукаса. На больничной кровати я съеживаюсь, инстинктивно подбирая колени к животу. Как бы ограждая себя от Блэнкеншипа. Сапфировые глаза, без шуток, полны раскаяния, но мне безразлично. Без разницы. Серьезно.
– Уходи, – говорю ему твердо, но, на самом деле, лепечу.
Язык отказывается подчиняться. Глядя на Лукаса, я хочу одного – плакать. Не нужно, чтобы он находился тут. Гора мышц, облаченная в голубые джинсы с коричневым поясом и белую водолазку, качает головой в отрицании. Не уйдет. Не спеша подходит ближе, садится в белое кресло, расположенное у больничной постели.
– Врач сказал, что у тебя случился обморок от изрядного переутомления. Ты хоть что-то ела сегодня?
