было бы включить и общий вопрос о восходящей линии родства[227]. Однако международный опыт подсказывает, что истинная цель заключается не в накоплении статистических данных, а в использовании доступных индикаторов для проведения твердой, решительной, прозрачной, подлежащей контролю политики с привлечением всех участников процесса (профсоюзы и работодатели, политические движения и гражданские ассоциации), при том, что попытки такого рода на сегодняшний день если и предпринимались, то только на уровне отдельных национальных моделей.
Религиозный нейтралитет и лицемерие французского секуляризма
В заключение заметим, что борьба с этнически-расовой дискриминацией осуществляется в том числе за счет создания новых форм религиозного нейтралитета. В этом отношении в мире тоже нет ни одной страны, которая могла бы похвастаться, что добилась должного баланса. В качестве абсолютно нейтральной очень любит себя выставлять французская модель секуляризма, хотя в действительности ситуация гораздо сложнее, чем можно предположить[228]. Официально объекты религиозного культа государственного финансирования не получают, за исключением тех случаев, когда их построили до принятия закона 1905 года, что на практике касается только церквей и наделяет христиан преимуществами по сравнению с мусульманами. Католические школы, коллежи и лицеи, действовавшие на момент одобрения закона Дебре (1959 год), и сегодня финансируются за счет налогоплательщиков, причем в пропорциях, которых не встретишь ни в одной другой стране. К тому же эти учебные заведения сохранили за собой право свободно выбирать учеников, не соблюдая никаких правил с точки зрения представительства различных социальных групп, что значительно способствует их обособленности и изоляции[229]. Говоря о финансировании религии (священники и здания), мы обязательно должны сказать об основополагающей роли пожертвований. Наряду со многими другими странами во Франции те, кто жертвует на религиозные нужды, имеют право на налоговый вычет, что по сути представляет собой механизм государственного финансирования, к тому же отличающийся крайним неравенством, потому что эти дотации, по сути государственные, тем выше, чем больше в распоряжении верующего средств (на практике опять же это оборачивается преференциями для одних религий в ущерб другим[230]).
То же самое касается систем, действующих в Италии, где каждый налогоплательщик может направить часть своих налогов на поддержку религии по своему выбору, или в Германии, где создан механизм в виде дополнительного религиозного налога. Причем и в том, и в другом случае упор делается на религии, выступающие в роли единых организаций на национальном уровне (что на практике исключает ислам). По сравнению с ними французская модель, сводящаяся к одинаковому отношению ко всем религиозным ассоциациям, в потенциале выглядит более удовлетворительной. При таком подходе вера считается точно таким же делом, как все остальные, что обеспечивает обновление, развитие и разнообразие ее структур. Но для этого обязательно нужно обеспечить больший уровень равенства системы, например, преобразовав соответствующие государственные дотации в «выплаты на поддержку деятельности ассоциаций» фиксированного размера, обязательные для всех, чтобы каждый мог направлять свои деньги ассоциациям по своему выбору (в том числе религиозным, культурным, гуманитарным и т. д.), в зависимости от тех верований и ценностей, которые он исповедует. Подобная система, с одной стороны, способствовала бы движению к подлинному равенству, с другой – позволила бы развеять нынешнюю атмосферу подозрительности и навешивания ярлыков.
Глава 9. Как выйти из неоколониализма
Борьба за равенство далека от своего завершения. Нам надо двигаться дальше, доводя до конца логику построения социального государства, введения прогрессивного налога, достижения подлинного равенства и противодействия любым формам дискриминации. В первую очередь в рамках этого противостояния надо трансформировать мировую экономическую систему. Конец колониализма положил начало процессу сглаживания неравенства, но действующая мировая экономика и сегодня отличается строгой иерархией и высоким уровнем неравноправия. Нынешняя экономическая модель, основанная на бесконтрольном обращении капитала, никоим образом не ставящая перед собой ни социальных, ни экологических целей, очень часто напоминает собой форму неоколониализма, обеспечивающую интересы самых богатых. И с политической, и с экологической точки зрения эта модель не выдерживает критики. Чтобы покончить с ней, мы должны преобразовать социально-национальное государство в социально-федеральное, открытое для стран Глобального Юга, а также радикально пересмотреть правила и договоры, регулирующие сегодня мировую глобализацию.
«Славное тридцатилетие» и Глобальный Юг: ограничения социально-национального государства
При анализе динамики разницы в богатстве различных стран за последние два столетия можно отчетливо выделить два этапа: сначала был долгий период роста неравенства в период с 1820-х по 1950-е годы, соответствующий установлению ведущими западными странами контроля над мировой экономикой в 1820–1910-х годах и максимального расширения колониальных империй в 1910–1950-х годах; затем наступила фаза стабилизации неравенства между странами на чрезвычайно высоком уровне в 1950–1980-х годах («Славное тридцатилетие» на Глобальном Севере и обретение независимости странами Глобального Юга), после которого в 1980–2020-х годах неравенство стало постепенно снижаться. В 1820 году средний доход жителей богатейших стран, составлявших 10 % населения всего мира, был лишь в три раза больше по сравнению с жителями беднейших стран, составлявших 50 % населения планеты. Равенством в строгом смысле слова это не было, но вписывалось в рамки мира, в котором наблюдался относительно небольшой разрыв в богатстве между странами (а средний уровень дохода для большинства населения планеты оставался на очень низком уровне). К 1960 году соотношение доходов в масштабах всего мира выросло до одного к шестнадцати. В 2020 году, несмотря на явное снижение после 1980-х годов, оно все равно оставалось очень высоким и составляло примерно один к восьми (см. График 36).
Здесь следует выделить целый ряд моментов. Во-первых, неравенство на мировом уровне, вполне очевидно, остается очень высоким, неся на себе глубокий след колониального наследия и расхождения между Западом и остальным миром в 1820–1960-х годах. И хотя процесс его снижения действительно наметился (частью его движущей силы является Китай, но также Юго-Восточная Азия и африканские государства к югу от Сахары), но до его завершения еще очень и очень далеко[231]. Как старые, так и новые могущественные державы стремятся надолго подчинить себе более слабые, не выделяя средств для их независимого развития, поэтому без надлежащей мобилизации и достаточно мощного политического движения, способного обеспечить в этом деле подлинный прогресс, существующая иерархическая структура может сохраняться еще очень долго. Кроме того, мы никоим образом не должны идеализировать «Славное тридцатилетие» (1950–1980), которому на Западе приписывают все мыслимые заслуги, при том, что Глобальный Юг вел войны за независимость и отчаянно боролся за суверенитет в условиях крайней нищеты и огромного демографического давления. По своей природе социальное государство периода «Славного тридцатилетия» было не только социально-патриархальным, но в первую очередь социально-национальным, то есть развивалось в этнических государствах Глобального Севера, создавало для их населения систему социальной защиты, инвестировало в образование и выстраивало инфраструктуру,
