мой подбородок. Поворачивает мою голову к себе, накрывает мои губы своими губами. Я замираю, когда чувствую его теплые нежные губы и неожиданно отвечаю, обвивая руками его шею. Мы целуемся со всей страстью, горячо, ярко, так, что кружится голова, сносит напрочь все мысли. Я не думаю сейчас кто для меня Артем, что он сделал. Он мужчина, в котором я нуждаюсь, который ласково прижимает меня к себе, поднимая на руки и держит на весу. От него идет тепло, которое согревает мои заледеневшие внутренности, которое топит желанием и переворачивает все в душе. И мне становится легко, я парю, пропадая в яркой чувственности, которую не успела толком узнать и распробовать. Слишком короткой была моя брачная ночь и слишком длинными были все следующие, одинокие, холодные. Слишком равнодушно я отдавалась Сергею, который не вызывал у меня никаких чувств кроме отвращения.
Я оживаю рядом со своим мужем, предаю сама себя, изменяя своим убеждениям и да, я дышу рядом с ним. Именно Артем заставляет меня дышать и жить, именно он вливает меня мелкими глотками силу. Мое тело начинает чувствовать, что-то другое кроме боли и бессилия, я чувствую себя женщиной, которую желают, даже такую, худую, лысую и еле стоящую на ногах. Я растворяюсь в нем, соединяюсь на клеточном уровне и хочу этого, хочу жить, несмотря ни на что.
Глава 49. Предел
— Артем, тебе нужно приехать, Агафонова задержали, — сказал по телефону Валера, когда мы с Ритой были в Берлине.
Прошел почти месяц, как жена начала лечение, я все время был рядом. Чувствовал каким-то шестым чувством, что нужен ей именно здесь и сейчас.
— Мне точно нужно приехать? — спросил Валерку, честно говоря, не хотелось пока возвращаться в Москву. У Риты был самый пик, постоянная тошнота, начали выпадать волосы. Она похудела, но все равно была красивой, какой-то пугающей и в то же время загадочной красотой.
Меня не отталкивали эти изменения, нет. Просто для меня Рита стала более хрупкой, боялся лишний раз ее прижать крепко, когда нес в ванную или на улицу, на прогулку. Мы гуляли почти каждый день, пропуская только дни процедур. Тогда Рите было очень плохо, она просто лежала весь день без сил. Один раз я ушел для разговора с врачом и вернувшись, застал Риту плачущей навзрыд в обнимку с унитазом. Такая боль накатила, что впору упасть рядом с ней на колени, рыдать, прижимая к себе. Но каким-то чудом сдержался, оторвал ее от белого коня и сгреб в объятия. Ее тело еще вздрагивало от спазмов тошноты, но в желудке ничего не было, от этого ей становилось только хуже.
— Я не выдержу, Артем, — рыдала Рита, — Это так больно. Словно все внутри закрутилось в узлы, и я не могу остановиться. Меня выворачивает наизнанку. Наверное, все это зря, зачем мне бороться?
— Ты уже остановилась, а это лишь спазмы. Просто дыши, — отвечал я, гладя ее по спине и вдыхая ставший родным запах, — Ради Дашки, давай!
Когда я перестал обращать внимания на пучки волос на ее плечах? Когда перестал, замечать большущие глаза на впалых щеках? Я не знаю. Для меня Рита стала совсем другой, просто худой, еле живой, без сил, но такой близкой, моей. Я почувствовал, когда она стала моей, когда вернулся из Москвы, переваривая до сих пор допрос с Агафоновым. И опять я ей солгал, сказал, что все хорошо, все просто отлично. Хотя почему соврал, с бизнесом все было лучше некуда, а вот откровения Агафонова просто убили меня и мою мать. Если бы я все рассказал Рите, даже не знаю, что было бы с ней.
Но все это было неважно, главным было только здесь и сейчас. И да, я скрыл от нее правду, утаил откровения Агафонова. Это просто больной человек, который, на удивление понимал, что творил, но делал все осознанно, продумано. Этому нет объяснений, нет прощения, как и мне.
Рита сдалась где-то на третьей неделе. Такое ощущение, что она словно смирилась, стала, как тряпичная кукла. Я заставлял ее встать, умыться, одеться. Даже затащил пару раз в ванную, мыл ее, осторожно водил мочалкой по коже, словно боялся сделать больно выступающим ключицам и позвонкам на спине.
— Тебе я противна, Артем? — спрашивает Рита, скрючившись улиткой в ванной.
Противна? Да я еле сдерживаюсь, чтобы не отнести тебя в кровать и не зацеловать эту полупрозрачную кожу с выступающими косточками. Я долбанный извращенец, который находит кайф в женщине, которая сидит, всхлипывая, пока поливаю ее из душа, предварительно проверив температуру воды. Меня сам ее вид, живой, смотрящей на меня огромными глазами заводит так, что я начинаю думать, что я маньяк, зацикленный на ней.
— Все сказала? — специально прерываю грубо ее монолог и заставляю встать в ванной.
Кутаю в большое полотенце и несу на больничную кровать, прижимая к себе слишком крепко, а эта дуреха снова плачет. Молча, тихо, глотая свои горькие слезы.
— Что опять, Рита? — спрашиваю сердито.
Знаю, что вздернет упрямо в ответ подбородок, взъерошится, как мокрый воробушек, насупится, отвлечется от жалости к себе.
— Ты бесчувственный, — говорит Ритка, повисая на моих руках.
— Да, — соглашаюсь, мне легче не спорить, слушать ее бред молча.
Пусть думает, что я бесчувственный монстр, машина без эмоций, чем размякший от переживаний мужик. На мне, тогда в душе, наросла такая броня после смерти отца, что я сам себя нахожу с трудом, что говорить о всех остальных.
— Я умру, да, Артем? — снова скулит она, а я бешусь.
Мне хочется крушить стены, разбрызгивая кровь от лопнувшей кожи на костяшках, но Рита рядом и ей намного хуже. Она удивительно сильная, пусть постоянно плачет, но я рядом.
— Не умрешь, — отвечаю ей, может слишком резко, но это работает, — Я не позволю. Помнишь, ты меня ненавидишь?
— Помню, ненавижу, — отзывается она и затихает, смотрит прямо в душу.
— Ну, если все так плохо, я уеду на несколько дней? — осторожно спрашиваю жену.
— Нет! — тут же произносит она, — Впрочем, ты не обязан быть со мной, — забирается на больничную кровать, обнимая свои ноги. Ее равнодушный вид показной, держится из последних сил. Зато отвлеклась от своих мыслей, ни к чему сейчас думать о смерти.
— Я ненадолго, дела в Москве, — нарочито небрежно отвечаю ей,
