памяти, так это громкий барабанный стук сердца в ушах вперемежку с далеким жужжанием отцовской цепной пилы, рассекающей ветви клена на заднем дворе, после того как Уолт ретировался, полный решимости хоть что-нибудь уничтожить. Ричард помнит, как сидел за кухонным столом и прислушивался, а его мать дрожащими руками отмеряла муку и соль для яблочного пирога. Помнит свой глупый вопрос: «Можно, я уже пойду позанимаюсь?» — и ответ матери: «Не сейчас, милый». Ему тогда было десять.
Мать так гордилась, что он попал в Кёртис по стипендии. Она чуть-чуть не дожила до его девятнадцатилетия. Так и не познакомилась с Кариной, не увидела, как он получил диплом и стал играть на профессиональном уровне, не взяла на руки свою внучку. Так и не узнала, что ее сын однажды заболеет БАС.
Ричарду кажется, что его мать приняла бы Карину. Отцу, который с ней толком не познакомился, она никогда не нравилась. Уолт не доверял пришлым — ни из другого города, ни тем более из другого штата, а уж из Польши и подавно. Весь его мир умещался в границах одной почтовой зоны, вся жизнь крутилась вокруг работы на местной каменоломне, городской церкви, банка, школы и питейного заведения «У Моу». Ему не нравилось, что он не знал родителей Карины, что не мог составить мнение, из какой она семьи. Когда он спросил ее о вероисповедании, она сказала, что бывшая католичка. Безбожницы относились к той единственной категории людей, к которым Уолт, протестант и ревностный посетитель воскресных служб, испытывал доверия еще меньше, чем к католикам. Он не находил очарования в ее акценте, не отдавал дань ее изысканному словарному запасу, хотя тот даже при ее ломаном английском значительно превосходил отцовский. Он винил Карину в том, что его сын предпочитал зваться Ричардом, а не Рикки, хотя она не имела к этому никакого отношения. Уолт считал ее выскочкой, снобкой, язычницей и, весьма вероятно, коммунисткой, лентяйкой-иммигранткой, заинтересованной в Ричарде исключительно как в способе получить зеленую карту.
В комнату заходят взрослые, приносят еду и напитки, рассаживаются. Большое мягкое кресло остается незанятым. Должно быть, это «то самое кресло». Ричард не знает точно, то ли все держатся от кресла подальше из почтения к Уолту, то ли садиться в него жутковато, зная, что тот скончался в нем всего несколько дней назад. Еще в понедельник его отец смотрел телевизор, сидя в этом кресле. Сегодня лежит в ящике, зарытом в землю.
Грейс говорит, что все-таки не голодна, и присоединяется к компании своих семи или восьми двоюродных братьев и сестер, которые на улице катаются с горки. Этих своих племянников и племянниц в возрасте от трех до двадцати двух лет Ричард совсем не знает. Все похороны они просидели с каменными лицами, не проронив ни слезинки. Было похоже, что их больше нервирует пускающий слюни незнакомый дядя, чем мертвый дедушка. Вероятно, легче присутствовать при красивом уходе старика, чем наблюдать за тем, как неряшливый медлительный паралитик ползет к своей смерти в лице БАС, когда должен находиться в самом расцвете сил. Дети постарше время от времени посматривали на него исподтишка, точно на спор, а когда он их на этом ловил, в панике переводили взгляд на объект более безопасный, чаще всего на гроб.
Восьмилетний Брендан, жилистый и стриженный под машинку мальчишка с острым носом и любопытными глазами, который оказался не в настроении мокнуть или мерзнуть, сидит, зажатый между родителями, Майки и Эмили, на диванчике. Томми с Кариной разместились на двухместном кресле. Жена Томми Рейчел — на улице, помогает двум их младшеньким с крутыми спусками и подъемами. Все едят сэндвичи с мясной начинкой и куриные крылышки «Баффало» с бумажных тарелок. Мужчины пьют «Будвайзер» прямо из банок, женщины — белое вино.
Ричард смотрит, как едят его братья: когда они говорят, огромные куски хлеба, ветчины и сыра крутятся и перемешиваются в их открытых ртах, точно белье в окне барабана сушильной машины, и он мысленно переносится за обеденный стол своего детства. Худенький, ел он скромно, добавок не просил и тарелки подчищал быстро. Уйти раньше положенного ему не разрешали, и он каждый вечер чувствовал, будто просиживает за столом долгие часы в одиноком молчаливом ожидании, пока его браться уничтожают тарелками мясо с картошкой. В отличие от Ричарда они были крупными парнями с развитыми мышцами, которые требовалось соответственно кормить. По молодости были спортсменами — наворачивали круги по стадиону или тягали штангу в спортивном зале и держали хорошую физическую форму, но сейчас оба погрузнели. Обзавелись пивным животом, толстыми щеками, мясистыми руками и ногами, из-за которых походка выглядит скованной, как у ребенка, которого затолкали в прошлогодний лыжный комбинезон, а он из него вырос.
— Тебе принести тарелку? — спрашивает Майки, заметив, что Ричард ничего не ест.
— Не мо-гу э-то ессь.
— Надо, чтобы кто-то из нас подержал тебе сэндвич?
— Не в этом дело. Он не может проглотить кусок пищи, не давясь, — говорит Карина.
— У ме-ня зон.
— У него в желудке стоит зонд для искусственного питания, — поясняет Карина Брендану, у которого от удивления округляются глаза.
— Можно посмотреть? — спрашивает Брендан.
— Ко-нешш-но.
Все сидят и смотрят на него, словно находятся в зрительном зале в ожидании, что вот-вот поднимется занавес и начнется представление.
— То-ко те-бе ри-де-ся по-нять мне ру-ба-шу. Сам не мо-гу, — говорит Ричард Брендану и играет бровями.
Брендан осторожно встает с места, подходит к своему дяде и замирает. Оборачивается на родителей.
— Ссме-лей.
Мальчишка поднимает дядину рубашку, выставляя на всеобщее обозрение белый пластиковый диск размером с четвертак, плотно прижатый к верхней части волосатого живота Ричарда.
— Фу! — восклицает Брендан, отпуская рубашку.
— Брендан! — одергивает сына Эмили. — Это некрасиво.
Брендан спешно возвращается к своему месту между родителями. Майки хлопает его по голове свернутой в трубку программкой траурной церемонии. Рубашка Ричарда упала, прикрыв его живот, но все в комнате так и продолжают рассматривать место, где установлен зонд, представляя себе, что сейчас увидели.
— И что в него вводят? — интересуется Майки.
— «Ликвид голд», — отвечает Карина. — Похоже на детскую смесь.
— На-кус ка ку-ри-са.
— Что, правда? — удивляется Томми.
— Не, — улыбается Ричард. — Шу-ка.
— Как ты с этим борешься? — спрашивает Майки.
— Шо-ты име-ешь ви ви-ду?
— Посмотри хоть на парня, который запустил флешмоб «Испытание ведром ледяной воды», а? И фильм «Глисон». Видел его? Он про того защитника из «Нью-Орлеан сэйнтс», у которого БАС. Он основал некоммерческую организацию. Их девиз: «Никаких белых флагов». Парень — настоящий источник вдохновения. Прямо герой. Нельзя просто сдаться и лечь, Рикки. Ты должен
