Ко времени, когда она вернулась, Конрад успел натопить баню, и пока Марк был на улице, Ева вымыла волосы и переоделась во все теплое и чистое – бежевый вязанный свитер с высоким воротом и эластичные черные штаны. В последние чистые и целые вещи, которые у нее остались. Они не смогли увезти много из Города Гор.
Она посмотрелась в исцарапанное запотевшее зеркало и впервые за несколько дней увидела свое отражение где-то, кроме как в маленьком зеркале автомобиля или в окне.
К удивлению, ее лицо не выглядело бледным и прозрачным, как ей представлялось, и румянец от теплого пара будто сделал ее вновь живой. Будто с ней не происходило ничего плохого, будто никто не нападал на нее в лесу сегодняшним днем. Обо всем напоминала лишь багровая ссадина на левой скуле. Она и возвращала Еву в действительность.
Плен
Было не ясно, сколько времени прошло с тех пор, как ушла ночь. Из оконец у потолка лился дневной свет, но загадкой оставалось одно: полуденный он был или почти вечерний. Рори все же удалось задремать; когда он открыл глаза, то увидел, что свет стал чуть ярче – может из-за туч выглянуло солнце.
Машина стояла на обочине – в фургоне царила тишина. Женщина бесконечно смотрела на своего ребенка, и когда, хлопнули дверцы кабины, она начала часто и громко дышать, чем окончательно пробудила Рори.
Наверное, материнское сердце – более чуткое, быстрее обнаруживало опасность. Реальную или выдуманную.
С улицы доносились шаги солдат. Рори не прислушивался, куда они направляются. Он был почти уверен, что солдаты просто вышли справить нужду. Это были одновременно и уверенность и надежда.
–Мы приехали?– взволнованно спросила девушка с короткой пышной прической.– В Митчелл?
Все замерли и следили за звуками на улице. Женщина крепче прижала к себе ребенка, который устав от долгого плача, на короткую минуту погрузился в сон.
Наверное, это не Митчелл, подумал Рори. Не Возмездие. Просто остановка. Сейчас ему было не до этого, но он подтолкнул Артура, чтобы тот, тощий и высокий, дотянулся до потолка и посмотрел в щель. Сам Рори продолжил сидеть так спокойно, как будто ничего не произошло, ведь ничего и правда не происходило. Но его глаза уже по сложившейся привычке давно и плавно скользили по темноте, ища что-нибудь, чем можно будет защищаться. Но он ничего не нашел. Почти… Ни тебе торчащих гвоздей, ни отвалившихся прутьев с оконных решеток – ничего. И под ногами не валялось ни одного камня. Однако, около клетки с псом его кое-что заинтересовало…
Артур дотянулся до окна, проверил, что происходит снаружи. Двое стояли на обочине и мочились в сугроб. Он выдохнул.
–Все в порядке,– шепнул он, не отрывая взгляда.
Двое застегнулись, побрели обратно. Рори не удивили его слова.
Но один из солдат вдруг завернул к задним колесам.
Артур мгновенно оторвался, как будто решетка обожгла ему пальцы, мельком посмотрел на женщину, а потом протяжно и испуганно на Рори; посмотрел так, что тот сразу все понял: кто-то идет. Непонятно зачем, но идет.
У Артура не было силы Рори и его отваги, но зато были хорошие мозги, и их хватило, чтобы не посеять панику в пространстве. Тем не менее, она скоро возникла, потому что все услышали подступающие шаги. Сначала Рори с Артуром – потому что сидели у самой двери, а затем остальные.
Рори тяжело и устало вздохнул.
Он потянулся и сунул руку за клетку, там был металлический ошейник – его он увидел несколько минут назад. Рори подозревал, что за ним есть и цепь, но не проверял раньше, боясь пошуметь. Он только прикоснулся к ошейнику и загорелся циферблат. Голубой свет озарил помещение. Пес жалобно заскулил и уставился на Рори – глаза у него были такие же синие, как небо, и никакого кишащего в них серебра.
Он понял: это ошейник делает из собак ищеек. Но как ошейник заставляет их понимать, кто есть кто? Как учит забираться в самую глубь человека и читать его мысли, читать его страх? Вот узнать бы и это. Сейчас бы такое знание пригодилось, особенно, если суметь использовать его против солдат.
Но пока что у Рори был только ошейник и он был тяжелым, железным, как и цепь. От двери, совсем близко, у его левого плеча послышался скрежет. В скважине поворачивался ключ.
У него было слишком мало времени, чтобы сориентироваться. Он точно не знал, что именно нужно солдату: это был всего второй раз за все время, когда кто-то из них решил заглянуть внутрь.
Рори знал только то, что ему стоило подумать, что он собирается сделать – ведь, возможно, это был их единственный шанс вырваться, сбежать до Митчелла, до того, как их повезут на площадь и казнят. Может быть, другой возможности не будет и к ним в фургон больше не заглянут. А на площади военных будет слишком много и шанса остаться в живых не представится. Но что он должен был сделать? Убить его прямо сейчас? Наверное. Так поступили бы его друзья из ордена. Без сомнений. Но он не делал этого раньше, не убивал солдат, еще нет. И у него не было плана. Артур Дюваль был прав: следовало раньше о нем подумать, ведь времени было предостаточно.
В глубине души Рори все же догадывался, что момент, когда нагрянет неизбежное, наступит. И ему придется действовать. И придется сделать то, что он был должен. Хотя и не хотел. И теперь Рори лишь надеялся, что этот момент наступит попозже. Что солдат не собирается сделать ничего такого, что вынудило бы Рори использовать покоящуюся в руках цепь. Он вспоминал сейчас о Еве Гордон и понимал, что хорошо, что ее не было рядом. Он лишь надеялся, что она никогда ничего не узнает: где они с Артуром были, в какую ловушку угодили и как выбрались. Ему не хотелось, чтобы даже Артур все это видел и помнил.
Отворилась дверь и в нее вместе со слепящим дневным светом просунулась голова солдата; вфургон впорхнул свежий морозный воздух. Солдат задел дверной косяк болтающимся на шее биноклем. Рори сразу отметил, что автомата при нем не было.
Рори сидел у самой двери, словно в тени, и солдат вряд ли его заметил. Военный сразу отыскал в темноте женщину и ребенка и взглядом задержался на них.
–Давай его сюда,– сказал низкий голос.
Женщина жалобно заскулила. Не как человек, а как напуганное раненое животное. У Рори сжалось все внутри. Женщина прилипла к железной стене, словно пытаясь отползти назад, но уперлась в препятствие.
Глаза солдата сверкнули. В глазах Рори тоже загорелось что-то неясное. Что-то кроме ненависти и удушающей злости. Опустошающее непонимание – вот, что вспыхнуло в нем. Глядя на солдата, изучая его форму, осознавая, что он не понтарексиец, что он просто житель какого-то диктавита, Рори не понимал, откуда в нем эта жестокость. Зачем ему ребенок? Что он ему сделал? Кроме того, что кричал, потому что замерз и хочет есть. Возможно, у этого солдата тоже были дети или была мать. Он явно жил в каком-то соседнем городе-диктавите. И сейчас он был врагом для всех присутствующих, хуже понтарексийца. А ведь понтарексийцы заставляли его делать все это: отлавливать людей, свозить на Возмездия, убивать. Заставляли, а не предлагали, ради удовольствия. Но солдат стоял у этой двери не из-за страха, не только потому, что Понтарекс освободил его город от налогов, а его семья была теперь в безопасности, уплачивая цену похлеще. Он стоял у этой двери, потому что ему нравилось чувствовать свою силу; ему нравилось знать, что женщина в эту секунду испытывает кромешный страх, а он – свое превосходство. Это читалось во всем: вего циничном лице, в его дерзкой позе, в охамевшем тоне. Он мог бы зайти и сказать, что ему жаль. Сказать, что его вынуждают заниматься тем, чем он занимается. Он мог бы высадить ее в соседней деревне. Не их всех, а только женщину и этого ребенка. Но он бездушно повторил еще раз:
