миновать период весеннего обострения, – дрогнувшим голосом произнесла Элка, озабоченно притронувшись ко лбу Савельева, словно ожидая убедиться в том, что у него нет бреда, вызванного жаром.
– Ты меня обижаешь. Я абсолютно серьёзен, – вздохнул Антон, перехватывая руку Эльвиры и нежно целуя её в ладонь.
– К сожалению, я тоже. Ты не находишь, что сейчас не самый подходящий момент думать об этом? – Эльвира осторожно высвободилась из объятий Савельева, села на краю дивана и сразу стала холодной и отдалённой, слишком похожей на свою изысканную фамилию: Карелина!
– Но ведь жизнь не закончена, правда? Значит, о будущем стоит думать всегда! О нашем будущем! – настаивал Антон, пока Эльвира торопливо одевалась и причёсывалась. Потом и он спохватился и принялся облачаться в нелепо выглядевший в данных обстоятельствах шикарный вечерний костюм.
– Звучит как-то нереально: «наше будущее»! Неужели ты сможешь решиться на такой серьёзный шаг? – Карелина стояла совсем рядом, и Савельеву вдруг захотелось схватить её и трясти, как тряпичную куклу, чтобы до этой строгой дурочки наконец-то дошло, насколько он серьёзен!
– Значит, ты такого мнения обо мне? Ты не веришь в искренность моих чувств? – задумчиво спросил Антон, не ожидавший подобной реакции на своё выстраданное, полное искренности предложение.
– Чувства и поступки порой настолько отличаются друг от друга, что, веря в первое, можно бесконечно сомневаться во втором, – ответила Эльвира, и Савельев в который раз поразился удивительной мудрости этой совсем ещё молодой женщины.
Ему будет чему у неё поучиться, когда она выйдет за него замуж. Если она выйдет за него замуж…
38
Сергей Никитич Лебедев, директор музыкальной школы, в которой училась Женя Карелина, сидел в своём кабинете, задумчиво глядя на фотографию девочки, сделанную на последнем академическом концерте. Ясные серые глаза, сияющие вдохновением, взлетевшие над клавишами чуткие пальцы, строгое светло-серое платье с кокетливым синим воротничком…
Старый музыкант и педагог, Сергей Никитич с искренней скорбью осознавал, что этой девочке больше никогда не придётся вот так азартно сидеть за инструментом, играя вечную классику. Это несправедливо, чёрт возьми! Это просто страшно, когда талантливый человек на всю жизнь лишается возможности реализовать свой талант. Он знал очень многих более взрослых и сильных людей, которых безжалостно сломала подобная нереализованность.
Эдик Шацкий, певец божьей милостью, однокурсник Лебедева по музыкальному училищу, потерял голос, жестоко простудившись во время концерта в каком-то отдалённом колхозе, впоследствии так и не смог найти себе занятие по душе и спился. Лика Серебрякова, прекрасная пианистка, соавтор Сергея Никитича по консерваторским капустникам, заболела ревматоидным артритом и рассталась со сценой, а через пару месяцев – и с жизнью, которая заключалась в этой проклятой сцене. Валик Петров…
Валентин Петров был многообещающим саксофонистом. Ребята из консерваторского джаз-банда не мыслили себе подпольных джем-сейшенов без его участия. Валик являлся на репетиции всегда первым, извлекал из футляра свой сверкающий инструмент и начинал самозабвенно дуть в него, закрыв глаза и уплывая из окружающей реальности в невообразимые просторы импровизации. Педагоги прочили ему великое будущее, блестящее, как его обожаемый саксофон.
А ещё Валик был просто неправдоподобно красив. Он чем-то напоминал американскую кинозвезду тридцатых годов: аккуратная, изящная фигура, блестящие чёрные волосы, щегольские усики, томные, с поволокой, глаза, бледная кожа и великолепно очерченные яркие губы. Все девчонки консерватории, даже самые чопорные и неприступные, втайне сохли по Вальке. А он был неизменно верен своему сверкающему другу, не обращая внимания на многочисленных воздыхательниц.
На заключительном концерте Петрову должна была аккомпанировать Лиза Геворкян, нелюдимая брюнеточка, обладательница усиков, напоминающих петровские. Студенты развлекались тем, что беззлобно подшучивали над Лизой и Валиком: на репетиции какой-нибудь юморист обязательно влезал на сцену и тоненьким голоском блеял: «Выступает дуэт „Усатые“»!
И дуэт выступал! Боже, как он выступал! Страшненькая Геворкян умудрялась вытворять такие вещи на старом консерваторском рояле, что зрители плакали. Саксофон же вызывал у зала воистину гомерические рыдания. «Усатым» были обещаны гарантированные места в штате столичной филармонии. Оставалась одна милая, но обязательная формальность: заключительные консерваторские гастроли.
Всех подробностей этой истории так никто и не узнал. Первый же концерт завершился ужасным провалом. Нет, Лизочка, как обычно, была на высоте: рояль под её волшебными руками то трепетал, то грохотал в полном соответствии с желанием создавшего ноты композитора. А вот у Валика что-то не заладилось. Лицо его помрачнело, когда он прижал к губам мундштук от саксофона, и играл он, мягко говоря, не лучшим образом. Под конец концерта он вообще откровенно мазал, лицо его побледнело, а уши пылали.
Когда занавес упал, пряча провалившегося саксофониста и расстроенную Лизу, Валик покачнулся и повалился на пол, закатив глаза. Сначала все подумали, что он пьян. Потом решили, что он потерял сознание от переживаний. А оказалось, что наш красавчик… отравлен! Мундштук саксофона был смазан какой-то редкостной жутко ядовитой гадостью. Врачи искренне недоумевали, как Петров умудрился вообще провести этот концерт: дозы яда должно было хватить, чтобы свалить его насмерть сразу же.
Валика буквально вытащили с того света, но от его былой красоты, сводящей с ума дам, не осталось и следа. Волосы вылезли, лицо покрылось незаживающими струпьями, зубы раскрошились. Следствие зашло в тупик: видимо, хитроумный отравитель был архиосторожным.
Друзья Валика решили, что к этому делу причастна какая-нибудь отвергнутая красавчиком гордячка. Но, как бы то ни было, Петров прожил после этой истории несколько мучительных лет, прячась от людей и страдая от сжигающей нутро, изматывающей душу депрессии. Ему постоянно снился его саксофон и божественный свет сцены, которого его столь изуверски лишили.
По мнению врачей, Валика убили последствия отравления. Товарищи точно знали, что несостоявшийся Великий Музыкант умер от тоски.
Сергей Никитич купил огромный букет белых лилий, гроздь винограда и коробку конфет и направился в больницу. Он хотел поговорить с Женькой и просто убедиться, что с ней будет всё в порядке. По дороге директор музыкальной школы встретил ещё одного мужчину примерно своих лет с точно такими же лилиями и конфетами. Тот тоже направлялся в больницу, только вместо винограда его джентльменский набор дополнялся шампанским.
Мужчины оценивающе оглядели друг друга и невольно усмехнулись.
– Я – жениться, а вы? – спросил тот, что с шампанским (по его залысинам и плащу мы легко
