и аккуратно приподнимаю, уже начиная обороты… Верчусь с уже знакомым наслаждением и…
В голове взрывается сверхзвуковой боеголовкой. Мой привычный стробоскоп в иллюминаторе пасти оборачивается диким головокружением, вестибулярный аппарат сходит с ума. Я не представляю, где верх, где низ. Перед глазами вспыхнули пятна, фиолетовые, жёлтые, круги и линии, цветная, радужная зернистость, куча этих зёрен. Инерция бросает меня из стороны в сторону, закручивая и закручивая. Я едва держусь на ногах. Заплетающихся; подкашивающихся; подошвы скользят; я не могу ничем управлять; ребёнок в моих руках болтается плетью, выскальзывающей, выскальзывающей, не понимающей всего того ужаса, что скоро должен воспоследовать. Тошнота стремительно следует по пищеводу, всё моё нутро сокращается в спазмах; прохожие замечают неладное и подозрительно смотрят на меня, беспорядочно вертящегося на одном месте, переступающего несмело и неуклюже, пьяно, болтаюсь туда-сюда с прижатым к животу обмякшим, уже испуганным ребёнком, лепечущем: «Отпусти!» Но я не могу! – Нет! Нет! Нет! Только не падай! Блядь, только не падай!!! – Изо рта за тягучими слюнями выплёскивается поток желчи и прочей гадости; несколькими толчками вонючая масса выходит из меня, загаживая голову куклы, отстранившейся от меня, равнодушной оболочкой теперь хомяк заточает моё тело, измученное, скрюченное, с бурлящим ужасом в животе и бурлящим ужасом в мозге. Мне течёт за шиворот. Чувствую на губах вкус рвоты и металла; из носа сочится кровь вперемешку с соплями; и всё это я пробую языком, облизываюсь, глотаю снова; вкус желчи; всё это время; глаза – пара пылающих, слезящихся шаров; а я блюю, кручу и пытаюсь удержать равновесие по привычке; центробежная сила всё сильней вырывает из моих цепких, окоченевших объятий испуганную девочку, и наконец её бросает в одну сторону. Меня – в другую. Пиздец… Я падаю. Глотая и исторгая. Рушусь. На спину. Нет. В чёрную пучину. Пульсирующую. Меняющую свои бесчисленные чернильные оттенки. Моё сознание поглощается и проглатывается громадным, склизким кальмаром, чудищем с щупальцами и присосками на них. Это он пытается всосать мой взгляд. Это его чернила, покрывшие моё обозрение, застилают моё сознание. Он сосёт меня. Как пиявка. Жрёт. Обгладывает. Причмокивая. Чавкая. Сытится моим мясом. Хлебая мою кровь. Желчь. Пот. Плазму. Слёзы. Лимфу. Рвотные массы. Мои секреты и соки. Моё семя. Всего меня. Пожирает самоё пустоту, ибо меня уже не осталось…
Кроме собачьего лая.
Апокалипсис
Не помню.
Вообще ничего.
Просыпаюсь ночью,
В том притихшем мире.
Поднимаю с подушки голову.
Осматриваюсь
В синем мраке
И снова
Валюсь равнодушно,
Плюнув на всё.
Хотя, казалось бы,
Тухну
В постели
Уже вторые сутки,
Беспробудно,
Пуская на подушку слюни,
Отирая губы
Мятым одеялом.
Всё к чёрту,
Ничего не хочу
И не желаю.
Мне ничего не нужно.
Оставьте меня.
В покое.
Навсегда.
И навечно.
Бросьте в этой яме и не доносите до меня звуки.
Звуки своей чёртовой жизнедеятельности. Сверху, слышу, что-то опять гремит. Ходит растреклятая корова, сотрясая свой мерзостный жир, вихляя своей раздавшейся во все стороны жопой; точно слон, долбит своими варикозными, распухшими ногами мой потолок, сотрясая мне стены и мои мозги, мой и так уже расхлябанный рассудок, который разъезжается вправо и влево, вперёд и назад, расходится кровоточащими швами,
А из ран вон вываливаются
Шматы
Мяса и узлы
Кишок,
Всё сочится
Чем-то жёлтым,
С красными вкраплениями
И кляксами.
Коричневым,
Точно жидкое говно.
Или ещё какая мерзость.
Балансирую
На грани сна
И реальности.
Понимаю это,
Но проснуться
Не могу.
Меня объемлет
Какой-то осклизлый,
Жирный и хлюпающий
Фарш.
Обволакивает, пачкая,
Попадает в рот и уши,
Удушает и полностью
Топит.
Прихожу в себя, отделываясь от кровожадного наваждения, голову жарит, всё тело исходит испариной; я обвёрнут, будто в саван, простынями и пустым пододеяльником; томлюсь в жа́ре и влажном пекле; и всё слышу громовые шаги той свиноматки; она что-то бубнит; кто-то ей отвечает отвратительным басом; тона их голосов повышаются, всё громче и громче эти отбросы решают свои отношения; что-то валится на пол, на их пол, мой же – потолок, словно обрушивается на меня, вжавшегося в кровать, распаренного и уставшего, вымотанного нескончаемым сном и ночными кошмарами. Эта ублюдочная парочка уже откровенно орёт, понося друг друга, слышатся удары, правда не знаю, кто жертва, а кто довольный и радостный истязатель, но мне на это, по сути, плевать: да поубивайте вы уже, суки, друг друга – только заткнитесь нахуй!
Голова болит.
Просто болит.
К чёрту эпитеты.
Просто болит.
И тошнота
Подступает
Постоянно.
Валюсь,
Валяюсь,
Обваливаюсь,
Свалявшись
Комком
Будто обслюнявленной шерсти
В пасти
Фантасмагорической
Кошки.
Елозит
Языком
Внутри рта,
И шерсть –
Я –
Мокну…
Мокну…
Мокну…
А в пасти той кошки
Или кота,
Или собаки,
Той, что кусает меня…
В пасти – я.
И вижу,
Как зубы
Входят в мясо
Моё, а значит,
Боль скоро оголосит
Мой разум,
Где обитает эта собака,
Которая кусает меня,
Собака, или кот, или кошка,
В чьих пастях
Я
Размокшей шерстью
Обитаю,
Обслюнявленной,
Прожёванной…
Снова просыпаюсь
От грохота
Сверху. Но потом всё затихает. И, не успевая прийти в себя, снова валюсь в беспокойную дрёму.
Уже только утром или, быть может, ближе к полудню я разлепляю глаза; с трудом шевелюсь: затекли руки, которые я не чувствую, ломота во всём теле, шея не вертится. Опускаю с кровати ноги, тяжело дыша, сажусь, вдавив руки в постель. Делаю попытки осознать окружающее, осознать себя: где я? что я… Я дома, я… я… Встаю. Голова чуть кружится. Подташнивает. Отдышка. Тянет постоянно зевать, а в горле застрял мокротный комок. Стараюсь его проглотить, но не выходит, прилип и не хочет отцепляться и уйти в желудок томиться и перевариваться со всей иной осклизлой пакостью.
Обнаруживаю себя в ванной. Перед зеркалом, осознаю опирающегося на умывальник. Пялюсь на себя, угрюмого, помятого, со всклоченными волосами, грязными и засаленными; висят патлами, слипшиеся на лбу. Склоняю голову, рот приоткрывается, рот, и из него вываливается комок слюны и шлёпается в раковину. Резко вдыхаю воздух, всхрапывая и вбирая в себя сопли из носа, харкаю и выплёвываю тугой коричнево-жёлтый ошмёток слизи. Носоглотка прочистилась, дышать стало легче. Чуть щиплет.
Лень разливается по всему телу. Ничего не хочется. Ни есть, ни пить, ни мыться, ни читать, ни писать. Какой-то тупой сплин, бессилие. Апатия и депрессия. Хочется просто снова уснуть и не просыпаться как можно дольше. Не выходить из комнаты. Ни с кем не встречаться, не говорить и не заговаривать. Чтобы никто не видел и не слышал, даже и не знал, что я есть на этом
