таких сборищах часто бывал Браудо «и молча внимал разговорам». Но если звучало что-то «не то», вмешивался, поправлял.
Впрочем, можно уточнить насчет «ограниченного круга лиц» «после тщательной фильтровки». Собрания были масонскими, и на них присутствующих подводили к идее переворота. А летом 1916 г., в то самое время, когда на фронте шли победные бои, на конвенте «Великого востока народов России», то есть общей конференции всех лож, данное предложение было впервые озвучено относительно широко, причем назывались разные варианты — или свержение государя, или вынуждение его к отречению в пользу наследника. Но даже на масонском конвенте такое предложение возмутило многих участников, особенно приехавших из провинции. Они выступили против. Хотя тем самым обозначили несогласных. После этого в масонских рядах прошли чистки. Некоторые ложи закрывали под разными предлогами, из других исключали или какими-то способами вынуждали уйти неподходящих членов.
Нагнеталась и агрессивность оппозиции. Причем сейчас-то положение на фронтах выправилось, царская власть показала, что она совершенно дееспособна, и, казалось бы, придраться не к чему. Но поводы создавались искусственно. Когда стало ясно, что военного министра Поливанова, наломавшего дров, больше нельзя терпеть на этом посту, Николай II заменил его Шуваевым — толковым генералом, известным своей кристальной честностью: за долгие годы службы на тыловых должностях к его рукам «не прилипло» ни копейки казенных денег. Но военому министру требовалось работать в тесном контакте с Особым совещанием по обороне под председательством Родзянко. А в знак протеста после отставки «любимца» ему устроили обструкцию, не желая иметь с ним дело.
Чтобы обеспечить нормальную работу государственных структур, царь искал хорошего премьер-министра и остановился на кандидатуре Штюрмера. Счел, что по своим личным качествам он станет «твердой рукой в бархатной перчатке». Сможет поддерживать порядок, не раздражая оппозицию излишней резкостью. Но для либералов настоящим подарком стала немецкая фамилия Штюрмера — хотя он был православным, из давно обрусевшей семьи. Его сразу приплюсовали к мнимой «измене» императрицы и Распутина. Об истинной «вине» Штюрмера откровенно записал Бьюкенен: «Будучи отчаянным реакционером, он в союзе с императрицей стремится сохранить самодержавие в неприкосновенности» [13]. Да, он был верным слугой престола, пытался предотвратить переворот — и за это его произвели в «изменники».
Кстати, сам Штюрмер никогда связей с Распутиным не имел [61]. Но в окружении председателя Совета министров невесть откуда вынырнул Манасевич-Мануйлов. Проходимец и бывший секретарь Витте, которого он использовал для деликатных дел. За аферы и крупные растраты его выгнали со службы. Но теперь он неведомыми путями сумел устроиться секретарем у Штюрмера. А при этом стал регулярно появляться у Григория Ефимовича. Вот и обозначилась «связь»! Оппозиция стала судачить о «немецкой партии» в лице государыни, Распутина и Штюрмера. Николай II считал, что новый премьер-минстр станет его опорой. Но получилось наоборот. В условиях постоянных нападок Штюрмер находил опору только у государя.
Одним из главных клеветников оставался Гучков. По линии Красного Креста ему доводилось бывать за линией фронта, на германской территории. А после этих поездок он стал рассказывать историю, как к нему подошел немецкий офицер, улыбнулся и спросил по-русски, не узнает ли его Александр Иванович? Доверительно сообщил, что он разведчик, до войны работал в России, служил в Охранном отделении и состоял в охране Распутина. А фамилия его — Штюрмер, он родственник премьер-министра. Но только попросил никому не говорить об этом… Ложь была грубой. Что же это за офицер разведки, который болтает о своих секретах, да еще видному общественному деятелю? Однако для потока грязи годилось.
Впрочем, работу самого Гучкова очень трудно было назвать патриотической и хотя бы честной. Начальник Охранного отделения Глобачев вспоминал, что ВПК всюду пытался создать впечатление, что правительственные органы никуда не годятся и всю продукцию для фронта производят только они, ВПК. Для этого в Сибири был построен огромный ящичный завод, поставлявший ящики почти на все оборонные предприятия. На фронт шли снаряды, винтовки, патроны в ящиках со штампом ВПК! «Когда же в 1916 г. были собраны статистические сведения о продуктивности изготовления боевого снаряжения для армии — казенных заводов, частных предприятий и ЦВПК, то оказалось, что главное количество боевого снаряжения производится по заказам правительства на казенных заводах, меньшая часть — частными предприятиями и только 0,4 % — по заказам ЦВПК» [20]. Да, поставляли только тару для винтовок, снарядов, патронов! Хотя Гучков и его коллеги получали огромные казенные средства, используя их по своему усмотрению. В том числе на публикацию оппозиционных газет, на подпитку революционеров через Рабочие группы.
Путиловские заводы в Петрограде совсем не случайно превратились в революционное гнездо. Здесь в подрывной работе было замешано само руководство. Например, один из директоров Путилова Карл Шпан входил также в правление ряда других крупных предприятий — Русско-Балтийского завода, заводов Барановского, «Сименс Шуккерт», «Международного банка». Связи Карла Шпана и его брата Бориса с Германией были выявлены контразведкой. В 1915 г. их арестовали и сослали в Сибирь (кстати, юрисконсультом братьев Шпан был Керенский).
Но убрали одного члена правления, оставались другие, как братья Животовские, Абрам и Давид. В 1909 г. они открывали список из 385 масонов, проходивших по делу учредителя лож в Петербурге князя Бебутова. В 1915 г. контрразведка тоже арестовывала их по обвинению в шпионаже, но не хватило доказательств, пришлось отпустить. А сам владелец заводов А.И. Путилов наряду с банкиром Д.Л. Рубинштейном, по данным агентуры Петроградского контразведыватального отделения, числился «неуловимым шпионом, работавшим в пользу Германии» — но уличить его никак не получалось.
У этих солидных промышленников, как и у Гучкова, провокации очень хорошо сочетались с баснословной наживой. Допустим, «Русско-Азиатский банк» Путилова вдруг «закрывал кредит» его же собственным заводам. Задерживалась зарплата, рабочие бастовали. А хозяин заводов и банка выставлял счет правительству — выделить ему субсидии в 36 млн рублей, иначе остановится производство [85].
Но наряду с забастовками обозначились другие опасные явления. Если германское правительство отвергло проект Парвуса печатать фальшивые деньги и подорвать позиции рубля, то министерство финансов Барка продолжало усиленную эмиссию бумажных денег, и результат был таким же. Реальный курс рубля упал вдвое, росли цены. А продовольствия и других товаров первой необходимости вроде бы имелось в избытке — но в разных городах стали отмечаться «недохваты». На прилавках вдруг исчезало то одно, то другое. Возникали очереди. В России их отродясь не бывало, у народа они вызывали чрезвычайное возмущение. Депутаты Думы и газетчики использовали дефициты и очереди для обвинений правительства. А подорожанием были недовольны рабочие, и агитаторы подталкивали их бастовать, требовать повышения зарплаты.
Российские власти прекрасно знали, что это преднамеренные диверсии. Секретный циркуляр министерства внутренних дел
