Итак, Босуэлу не на кого опереться, задуманное дело падает на него, самогонетерпеливого, самого отчаянного, и у него, конечно, достанет решимостипривести его в исполнение. Но уже та двусмысленная уклончивость, с какойвыслушали его Мортон, Меррей и Мэйтленд, показала, что открыто противитьсялорды не будут. Если они и не благословили его намерения тайным письмом, топоддержали сочувственным молчанием и дружеским невмешательством. А с того дня,как выясняется, что Мария Стюарт, Босуэл и лорды – все в этом вопросе мыслятодинаково, можно сказать, что дни Дарнлея сочтены.
Собственно, все уже готово. Босуэл призвал на помощь своих головорезов. Отом, где и как произойдет убийство, договорились на секретных совещаниях. Нодля жертвенного заклания не хватает главного – самой жертвы. Как Дарнлей нинаивен, а все же он учуял опасность. Уже за много недель до этого он отказалсяпереступить порог Холируда, зная, что еще не разошлись собравшиеся тамвооруженные лорды; но и в замке Стирлинг он больше не чувствует себя вбезопасности, с тех пор как преданные им убийцы Риччо по знаменательнойамнистии королевы снова вернулись в Шотландию. Непоколебимо, не поддаваясь, нина какие приманки и посулы, засел он в Глазго. Там живет граф Ленокс, его отец,там все их друзья, это крепкий, надежный дом, а на случай, если враг вторгнетсясилой, в порту день и ночь стоит судно, в любую минуту готовое принять его наборт. А тут, словно чтобы охранить в опасную минуту, судьба посылает ему впервых числах января оспу – удобный предлог для того, чтобы еще много недельбезвыездно просидеть в Глазго, в надежном убежище у самого моря.
Болезнь Дарнлея путает созревшие планы Босуэла, с нетерпением поджидающегосвою жертву в Эдинбурге. По каким-то причинам, о которых мы можем толькогадать, Босуэл, видимо, не хотел терять время: то ли ему не терпелось поскорейдобраться до престола; то ли он вполне основательно боялся опасных проволочек,так как слишком много ненадежных людей знало о заговоре; то ли его интимныеотношения с Марией Стюарт не остались без последствий – трудно сказать, вовсяком случае, ждать он больше не намеревался. Но как заманить больного,заподозрившего недоброе юношу под топор? Как вытащить его из постели, изтвердыни родительского дома? Официальное приглашение заставило бы Дарнлеянасторожиться, а ведь ни Меррей, ни Мэйтленд, ни кто другой при дворе ненастолько близок всем ненавистному, всеми презираемому экс-королю, чтобыубедить его вернуться по доброй воле. И только одна-единственная сохранила надним власть. Уже дважды заставляла она несчастного юношу, преданного ей раба,покориться. Только Мария Стюарт, она единственная, надев личину любви к тому,кто жаждет ее любви, может заманить притаившуюся жертву в расставленнуюловушку. Из всех людей на свете ей одной дано совершить этот чудовищный обман.А так как и сама она больше себе не госпожа, а лишь послушная марионетка вруках тирана, то достаточно Босуэлу повелеть, и невероятное или, лучше сказать,то, чему наше чувство отказывается верить, свершилось: двадцать второго январяМария Стюарт, уже много недель избегавшая встречи с Дарнлеем, отправляетсяверхом в Глазго, будто бы для того, чтобы навестить больного супруга, на самомже деле чтобы по приказанию Босуэла заманить его домой, в город Эдинбург, гдеего ждет не дождется с отточенным кинжалом – смерть.
12. Дорога к убийству(22 января – 9 февраля 1567)
И вот начинается самая зловещая строфа баллады о Марии Стюарт. Поездка вГлазго, из которой она привезла еще больного супруга прямо в логовозаговорщиков, – один из наиболее сомнительных ее поступков. Снова и снованапрашивается вопрос: была ли Мария Стюарт и вправду под стать древним Атридам– Клитемнестре, с лицемерной заботливостью готовящей вернувшемуся домой супругуАгамемнону теплую ванну, меж тем как ее возлюбленный убийца Эгисф затаился втени с отточенным топором? Или же она сродни леди Макбет, кроткими и льстивымисловами провожающей ко сну короля Дункана, которого Макбет потом зарежет восне, – одна из тех демонических преступниц, какими великая страсть порой делаетсамых отважных и любящих женщин? А может быть, правильнее мыслить ее безвольнойрабой жестокого сутенера Босуэла, движущейся в каком-то трансе исполнительницейчужой непререкаемой воли, наивно послушной марионеткой и не подозревающей острашных приготовлениях за ее спиной? Чувство отказывается верить такомузлодейству, обвинить в сокрытии и соучастии женщину, которая до сих пор былапреисполнена человечности. Вновь и вновь ищешь другого, более гуманного инезлобивого истолкования ее поездки в Глазго. Опять и опять откладываешь всторону, как пристрастные, показания и документы, обличающие Марию Стюарт, и счистосердечной готовностью и желанием дать себя убедить проверяешь теоправдательные доводы, которые ее защитникам удалось найти или изобрести. Увы,при всем желании отнестись к ним с доверием эти адвокатские доводы никогоубедить не могут: звено совершенного злодеяния без швов включается в цепьсобытий, в то время как домыслы защитников при ближайшем рассмотрениирассыпаются в руках трухой.
Ибо как предположить, что нежная забота погнала Марию Стюарт к постелибольного Дарнлея и что она забрала его из безопасного убежища в надежде создатьему дома лучший уход? Ведь уже несколько месяцев супруги живут врозь, какчужие. Присутствие Дарнлея ей несносно; как ни молит он, чтобы Мария Стюартделила с ним супружеское ложе, его законные права попираются. Испанский,английский и французский послы в своих донесениях давно говорят о наступившемохлаждении как о чем-то бесспорном и само собой разумеющемся. Лорды официальноначали дело о разводе, а про себя помышляют и о менее безобидной развязке.Недавние любовники так равнодушны друг к другу, что, даже услышав, что МарияСтюарт заболела в Джедборо и находится при смерти, преданный супруг отнюдь неспешит проститься с той, которую уже готовят к принятию святых даров. С помощьюсамой сильной лупы не обнаружите вы в этом союзе и ниточки любви и атоманежности; а значит, предположение, будто горячая забота подвигнула Марию Стюартна эту поездку, отпадает как несостоятельное.
Однако – и это последний довод ее защитников à tout prix[*] – быть может, Мария Стюарт, отправляясь в Глазго, хотелапокончить с злополучной ссорою? Разве не могла она ехать к больному искатьпримирения? К сожалению, и этот наипоследний благоприятный довод опровергаетсядокументом за собственноручной ее подписью. Всего за день до отъезда в Глазго всвоем письме к архиепископу Битону – неосторожная и не думала, когда писалаписьма, что они будут свидетельствовать против нее, – Мария Стюарт дала волюсвоему гневу и раздражению против Дарнлея. «Что до короля, нашего супруга, тоодному богу известно, как мы всегда к нему относились, но и богу и всему светуизвестны его происки и козни против нашей особы; все наши подданные были томусвидетелями, и я нисколько не сомневаюсь, что в душе они осуждают его». Слышенли здесь кроткий голос миролюбия? Это ли настроение преданной жены, которая всмятении и тревоге спешит к больному мужу? И второе неопровержимоеобстоятельство, явно не говорящее в ее пользу, – Мария Стюарт предпринимает этупоездку не просто с тем, чтобы проведать Дарнлея и вернуться домой, а с твердымнамерением тут же увезти его в Эдинбург: опять чрезмерная забота, которой,пожалуй, не веришь. Ибо не противно ли всем законам медицины и здравого смыславытащить оспенного больного, в горячке, с еще не опавшим лицом, из постели ивезти его зимой, в январе, целых два дня в открытом экипаже, по лютому морозу.А ведь Мария Стюарт даже телегу прихватила с собой, чтобы Дарнлею некуда былоподаться, так не терпелось ей со всею поспешностью отвезти его в Эдинбург, гдезаговор против него был уже в полном ходу.
