Однако Грегор начал становиться обременительным. И какова же была радость Ланцманна, когда он узнал в клинике, куда привезли меня, что я зовусь Жорж Лион, что я пострадал в автомобильной катастрофе двадцать пятого мая и что из моей сгоревшей машины извлекли неопознанный труп. Грегор ведь сообщил Ланцманну, что напал на мой след и в тот день собирался встретиться со мной. И вот двойная удача — Грегор исчез, а я ничего не помню!
Зильберман же считал, что я и есть Грегор, скрывающийся под другой фамилией, и потому подослал ко мне Марту, чтобы выведать, где находится список. Естественно, Марта ничего не узнала, но зато добралась до Ланцманна, который очень щедро заплатил ей за молчание.
Правда, существовало одно «но»: Грегор предупредил свой банк и нотариуса, что, если он перестанет ежегодно присылать свою фотографию, на которой он читает газету за текущий год, им следует изъять из его сейфа запечатанный конверт и опубликовать содержимое; ни при каких иных обстоятельствах сейф не может быть открыт, разве что Грегор самолично пожелает это сделать. К несчастью, Грегор рассказал об этих своих распоряжениях Ланцманну, и тот после гибели моего брата тайно фотографировал меня у себя в приемной; хоть раз-то в году может случиться такое, что я просматриваю газеты.
Короче, план Ланцманна отлично удался.
И потому тихой швейцарской ночью я, истекая кровью, стоял на коленях на ковре в окружении покойника, моей жены и моего психоаналитика.
Ланцманн умолк и выпил бокал шампанского. Казалось, он наслаждался впечатлением, которое произвел его ядовитый рассказ, и внимательно наблюдал за мной. Я ощущал непонятное возбуждение, точно после напряженного поединка. Ох, что-то тут не сходятся концы с концами. Где-то Ланцманн врет, но мне не удавалось понять где. Если бы я мог отдохнуть и заняться раной… Я потерял много крови и чувствовал, что здорово ослаб. Ну почему, почему Ланцманн хотел убить меня у себя в кабинете? Ведь живой я ему куда полезней, чем мертвый. Может, он испугался? Испугался, что я… что я…
— Жорж, смотрите на меня…
Я машинально повернулся к нему, и его чудовищно расширившиеся глаза властно впились в меня.
— Нет! — крикнул я, закрыв лицо действующей рукою.
— Это приказ, Жорж!
Я чувствовал, что неодолимая сила притягивает меня к нему. Марта! Где Марта? Марта с озабоченным видом смотрела на меня. С трудом, преодолевая сопротивление в себе, я дернулся к ней:
— Марта!
Голос Ланцманна ввинчивался мне в голову, как сверло коловорота:
— Не двигайтесь! Жорж, вы решительно невыносимы, и я думаю, что мне придется расстаться с вами. Я скопил достаточно денег, чтобы уйти на отдых, вполне заслуженный отдых после тридцати лет, проведенных за выслушиванием иеремиад невротиков наподобие вас.
Пистолетом он указал на неподвижное тело Зильбермана.
— Полиция и друзья Зильбермана решат, что вы застрелили друг друга. Надеюсь, вам будут устроены роскошные похороны. Но я, к сожалению, не смогу на них присутствовать, мы с Мартой отправляемся на Галапагосские острова, собираемся там немножко отдохнуть.
Он поднял пистолет, тщательно прицелился в меня, и я уже совершенно безнадежно бросил наудачу:
— Почему вы помешали Груберу уничтожить меня?
— Что такое?
Судя по выражению его лица, он был в полной растерянности. А я, почуяв это, продолжал:
— Почему вы убили его?
— Грубера? Но я не…
Ланцманн резко повернулся к Марте:
— Что он плетет? Налейте мне попить, я умираю от жажды.
Он стал бледен, весь покрылся испариной. Крупные капли пота ползли вдоль седых висков. И хотя я чувствовал, что скатываюсь в какой-то густой туман, тем не менее удивился, почему известие о смерти Грубера произвело на него такое впечатление. Ланцманн залпом осушил бокал и протянул его Марте, которая снова наполнила его. Теперь он опять повернулся ко мне. Мне удалось продвинуться на несколько сантиметров к «беретте», которую, падая, выпустил Зильберман.
— Объяснитесь, Жорж. Что это за выдумки?
— Грубера обезглавили. Очень чисто, вам бы это понравилось, доктор… Ну а если это сделал призрак, плод моего воображения, то он чертовски ловок и умел.
Я никогда раньше не замечал под глазами Ланцманна таких синих мешков. Он неподвижно стоял, впившись в меня взглядом и сжимая пистолет.
— Вы плетете всякую чушь, чтобы выиграть время…
Я передернул плечами:
— Но кто-то же убил его. Сходите в подвал, убедитесь сами.
Ланцманн бросил с судорожной гримасой:
— Ваша хитрость столь же посредственна, сколь и ваша психика, милейший мой Жорж.
Капли пота теперь уже ползли по его поплиновой рубашке в тонкую полоску. И тут меня осенило: ему плохо. Физически плохо. Одновременно я понял почему. И в этот момент единственная, кто мог убить Грубера и вне всяких сомнений подсунуть Ланцманну наркотик, промолвила своим мягким голосом:
— Доктор, отдайте мне пистолет, если хотите, чтобы я вам дала противоядие.
— Противоядие?
Ошеломленный, Ланцманн резко повернулся к Марте. А она спокойно протянула к нему руку:
— Вы приняли концентрированную дозу производного фенициклидина, от которой через пятнадцать минут, то есть, — Марта посмотрела на часы, — ровно в половину, вы умрете. У меня, как я вам уже сообщила, имеется противоядие. Но прежде я хотела бы получить от вас пистолет, который вы и без того едва держите в руке.
Никогда до сих пор мне не доводилось слышать, чтобы Марта говорила таким холодным, бесстрастным тоном; я узнал и тон, и стиль: так изъясняются профессионалы, сроднившиеся с насилием, совершенно лишенные души.
Ланцманн уцепился за револьвер, как ребенок за игрушку. Я незаметно продвигался к «беретте» Зильбермана. Ланцманн пытался хорохориться, но голос у него был померкший:
— Вы… насмотрелись комиксов… Марта. И не подумали… о собственных… интересах.
Ноги у него подгибались, и ему пришлось, чтобы не упасть, ухватиться за кресло. Марта воспользовалась этим и вырвала у него пистолет, одновременно и я схватил «беретту» Зильбермана. Мы, держа в руках оружие, напряженно смотрели друг на друга. Марта недобро улыбнулась, блеснув перламутровыми зубами:
— Левой рукой, Жорж? А тебе не кажется, что ты переоцениваешь себя?
— На таком расстоянии, любимая, я ни за что в тебя не промахнусь.
Лицо Ланцманна посерело. Он схватился за горло:
— Пить… Господи, пить. Дайте же мне ваше противоядие…
— Где копия списка, которую вы получили?
Ланцманн захлопал глазами, точно сова, удивленная наступлением дня.
— Так вы… ничего… не поняли!
