«Антошка, готовь к обеду ложку!» Это тоже как в песенке, нашей, отечественной. И я остался. Мы варили картошку, и я ей еще сказал: «Вы обязательно добавьте зубчик чеснока и лаврушечки». Вот вы, Волков, когда картошку варите, кидаете чеснок в воду? Нет? А надо кидать. Для аромата.
– Картошку, говоришь, варили? – не поверит Волков. И понятно, что не поверит: тут такое дело наклевывается, что можно и майора получить в случае удачного расследования. – А может, ты хотел выпытать у работника образования, как бы нашему подрастающему поколению голову забить всякой ерундой, может, даже вербовал ее в ваши ряды? Но она, конечно, отказала тебе, и тогда ты ее того, ножичком по горлу и в колодец.
– Почему в колодец? – удивлюсь я. – Вы же труп в огороде нашли? Как раз там, где я картошку копал.
И тут Волков схватит с подоконника пластиковую бутылку с водой и станет меня бить. Без синяков – так, как умеют полицейские. Он будет думать, что я убил свою учительницу и ненавидеть меня за это всей своей человеческой душой. А я буду лежать на холодном грязном полу, загораживаясь от его умелых ударов локтями, и молчать. Хотя и мог бы рассказать Волкову, что на самом деле это черные риелторы убили учительницу, чтобы завладеть экологически чистой землей к юго-западу от города. И это не первое убийство, конечно. Просто каждый раз они обставляют все как несчастный случай. Вот совсем недавно они подстроили наезд на старуху-пьяницу. Она вовсе не была бомжихой, она жила в Дубках на окраине поселка и потихоньку спивалась на местном самогоне. Черные риелторы позвонили ей и вызвали в город – наврали, будто она выиграла в лотерею. Она на радостях надела первое, что под руку попалось: тренировочные штаны, шубу, босоножки – и приехала. Тут они и сбили ее машиной, скрывшейся потом в неизвестном направлении. А участок себе присвоили по поддельным документам. Я все это мог бы рассказать капитану Волкову, но сначала мне нужно было поговорить с Серегой. Он должен убедить свою жену Леру, чтобы она сама пошла в полицию, рассказала там обо всех этих махинациях и остановила беспредел. А я одноклассника и его жену закладывать не могу. Хотя когда-то он и сделал меня крайним в истории с Маринкиным шарфом и после этого перестал быть моим настоящим другом. А потом нагородил этой ерунды с Парщиковым и уговорил меня уехать из города к Мидии. А если бы я не послушал его и не уехал, то всей этой истории вообще бы не было.
Я сделал музыку в машине погромче, чтобы заглушить все эти дурацкие мысли. Мимо летели бесконечные зеленые поля, со стадами облаков над ними, деревеньки. Часто мелькали заброшенные постройки. Я заметил далеко в поле пару пасущихся черно-белых коров. Странно, откуда берется столько молока на полках супермаркетов, если коров на пастбищах почти не осталось. Помню, когда меня возили к бабке с дедом, там вокруг деревни паслись целые стада таких же черно-белых, медлительных и ленивых животных.
Потом я увидел впереди вышагивающую по обочине огромными шагами странную фигуру: здоровенную бабищу в длинном черном платье. Когда подъехал ближе, разобрал, что это была вовсе не бабища, а священник в рясе, из-под которой смешно мелькали подошвы белой спортивной обуви. В руках он держал картонную коробку, и, когда я был уже близко, он остановился, бухнул коробку в придорожную пыль и поднял руку. Я подумал, что не остановить машину, если голосует священник, будет неправильно. И потом любопытно: как он оказался на дороге.
Батюшка был совсем не старый еще человек, с аккуратной темной бородкой и звучным голосом:
– Мне тут близко, пара километров до Романовки. Это прямо по шоссе. Довезешь?
– Садитесь, – говорю.
Он загрузился на переднее сиденье, коробку пристроил на коленях и сразу заполнил собой весь автомобиль: своим крупным телом, длинным подолом рясы, голосом, запахом яблок и того, чем обычно пахнет в церкви, наверное, ладаном.
– Что это вы пешком идете? Да еще с грузом? – спросил я и кивнул на коробку у него на коленях. Мне было на самом деле любопытно: я вот так запросто никогда, наверное, и не разговаривал с батюшками. Он ответил охотно:
– Да вот ездил в Осьмушкино навестить одну нашу прихожанку, Марию Осиповну. Туда-то меня с утра еще один односельчанин отвез на своей машине, ему и самому надо было, у него там тесть. И вот мне уже обратно пора, смотрю – а они там уже предались возлияниям. А мне на литургию надо успеть домой. Никого не нашел, кому бы по дороге, да вот и пошел пешком. Понадеялся, что Господь не оставит, и вот видишь, сразу и нашелся мне помощник.
Он поглядел на меня с удовольствием. Говорил он как-то хорошо, по-доброму и все время кивал, как будто одобрял все происходящее вокруг.
– Вы прямо как участковый доктор: навещаете больных, – похвалил я, чтобы сказать ему что-нибудь приятное. Но батюшка почему-то, наоборот, немного скис, посмотрел на меня косо, вздохнул и сказал:
– С Марией Осиповной – тут моя вина. Я ее недавно кадилом зашиб немного. Взмахнул так хорошо, а она то ли вперед подалась, то ли поклониться хотела, ну и… Вот теперь поехал проведать, как она там. Но вроде все, слава Богу, ничего. И обиды не держит на меня. Вот даже дала с собой огурцов и яблок. Хотите, я и вам дам.
– Нет, мне не надо. Вы лучше скажите, что мне делать, я вот думаю, что тоже мог обидеть одну женщину, – почему-то мне казалось, что если передо мной священник, то у него наготове уже будет какой-нибудь совет или, еще лучше, правильное решение. Сидя рядом с ним, я вдруг понял, что это именно то, чего мне так сейчас не хватает: гарантированно правильного решения проблемы. Чтобы наверняка. Чтобы потом совестью не мучиться и не удивляться, каким же я был дураком и как это меня угораздило.
– Я ее не то чтобы обидел, но во всяком случае причинил неудобства, – рассказал я батюшке. – Она рассердилась на меня, уехала с дачи, а в городе так и не появилась. Я хочу извиниться и все такое, а найти ее не могу. Она, может быть, к дочери поехала, а как эту дочь найти, я не знаю. Даже фамилию дочери не знаю, потому что она замуж вышла и наверняка сменила фамилию. Зачем вообще женщины меняют фамилии? Как будто следы заметают из-за всего того, что натворили до свадьбы.
– Жены повинуются своим мужьям, потому что муж есть глава
