class="p1">Они остановились в местности ... Соркуктани-беги любезностью и почтительностью снискивала расположение родичей и соплеменников и приглашала [их] на курилтай. Часть царевичей из дома каана и Гуюк-хана, Йису-Менгу[532] и Бури,[533] потомки Чагатая, по этому поводу чинили отказ и в том деле создавали отлагательство под тем предлогом, что ханское достоинство должно [принадлежать] дому каана и Гуюк-хана; они многократно посылали гонцов к Бату [передать]: «Мы далеки от соглашения на это и недовольны этим договором. Царская власть полагается нам, как же ты [ее] отдаешь кому-то другому?». Бату ответил: «Мы с согласия родственников[534] задумали это благое дело и кончили разговор об этом, так что отменить это никоим образом невозможно. Если бы это дело не осуществилось в таком смысле и кто-либо другой, кроме Менгу-каана, был бы объявлен [государем], дело царской власти потерпело бы изъян, так что поправить его было бы невозможно, а если царевичи об этом тщательно поразмыслят и предусмотрительно подумают о будущем, то им станет ясно, что по отношению к сыновьям и внукам проявлена заботливость, потому что устроение дел такого обширного, протянувшегося от востока до запада государства не осуществится силою и мощью детей». В этих пререканиях протянулся [весь] тот год, который был предназначен [для великого курилтая], и следующий год прошел до половины, а положение в мире и дела государства с каждым годом становились беспросветнее. Так как их разделяло расстояние, то не было возможности сговориться об общем совещании. Менгу-каан и Соркуктани-беги посылали к ним и сохраняли путь уважения и дружеских отношений. Поскольку наставления и увещания не оказывали на них никакого действия, то с лаской и угрозой им неоднократно посылались извещения, а те отговаривались; [Менгу-каан и Соркуктани-беги] каждый раз приводили им доводы с тем, что, может быть, остановят их добротой и обходительностью и они пробудятся от сна беспечности и гордыни. Когда тот год пришел к концу, разослали во все стороны гонцов, чтобы близкие и родичи собрались в местности Келурен. Ширамуна-битикчи послали к Огул-Каймиш и ее сыновьям Ходже и Наку, а Алямдара-битикчи — к Йису-Менгу [сказать]: «Большинство [царевичей] дома Чингиз-хана собралось, а дело [созыва] курилтая до сего времени стоит из-за вас, уклоняться [от этого] и отказываться невозможно, если вы помышляете о единодушии и единении, то [вам] следует прибыть на курилтай, дабы с [общего] согласия было устроено дело государства». Когда они поняли, что [иного] средства нет, то Наку-Огул пустился в путь, и Кудак-нойон, и часть эмиров высочайшей особы Гуюк-хана, и Йису, сын Чагатай-хана, в согласии с ними пришли из своих местностей к Ширамуну, и все трое собрались в одном месте, а после того и Ходжа выступил в путь, и они все еще воображали, что «без нас дело курилтая не двинется вперед». Берке послал Бату [следующее] извещение: «Прошло два года, как мы хотим посадить на престол Менгу-каана, а потомки Угедей-каана и Гуюк-хана, а [также] Йису-Менгу, сын Чагатая, не прибыли». Бату прислал ответ: «Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от ясы,[535] лишится головы».
Царевичи и эмиры, которые находились при Менгу-каане, как Берке, а из старших эмиров[536] Хоркасун; из царевичей левого крыла: сыновья Джучи-Касара и Йисунке, и Илджидай, сын Качиуна, и Тачар, сын Отачи-нойона, и сыновья Таку-нойона, — все племянники Чингиз-хана; из царевичей правого крыла: из потомков Чагатая — Кара-Хулагу, из сыновей каана — Кадан, а из его внуков — Мункату и сын Кутана, и братья Менгу-каана — Кубилай, Хулагу, Мука и Ариг-Бука — все собрались и во время его благословенного восшествия на престол думали, как сделать, чтобы все расселись по чину, Берке решил, чтобы Бучек[537] ввиду болезни ног сидел на своем месте и Кубилай чтобы тоже сидел, а все внимали словам Кубилая. [Затем] приказали Муке стать у дверей, чтобы ему можно было задержать царевичей и эмиров, а Хулагу приказал стать впереди стольников[538] и телохранителей,[539] чтобы никто не говорил и не слушал |A 157б, S 373| неподобающих речей. Сообразно с этим установили порядок, и [только] они двое ходили взад и вперед, пока не закончился курилтай. А звездочеты выбрали счастливую звезду. Одним из доказательств его [Менгу-каана] увеличивающегося ежедневно счастья было следующее: в течение тех нескольких дней небо в тех местах было закрыто покровом туч, шли непрерывные дожди, и никто не видел лика солнца. Случайно в тот самый час, который звездочеты избрали и [в который] хотели сделать астрономические наблюдения, — солнце, мир освещающее, появилось вдруг из-за туч, и небо открылось на пространстве, равном телу солнца, так что звездочеты с легкостью определили высоту [планеты] над горизонтом. Все присутствующие — упомянутые царевичи, старшие достопочтенные эмиры, главы родов[540] и бесчисленные войска, которые находились в тех пределах, — все сняли с голов шапки и повесили пояса [себе] на плечи.[541]
В год кака-ил, который является годом свиньи, павший на месяц зу-ль-када 648 г.х. [25 января — 23 февраля 1251 г. н.э.], в Каракоруме, что был столицей Чингиз-хана, Менгу-каана посадили на престол верховной власти и трон царствования. Эмиры и войска, [стоявшие] вне ставки, также вместе с царевичами девять[542] раз преклонили колени. Когда он счастливо воссел на государственный трон, то от полноты высоких благородных помыслов [своих] захотел, чтобы в тот день был отдых всем людям и тварям. Он издал указ, чтобы в этот счастливый день ни одно создание никоим образом не вступало на путь спора и ссоры, а [все] бы занимались развлечениями и удовольствиями, и так же, как разных чинов люди справедливо требуют от судьбы наслаждения и удовольствия, чтобы и все виды тварей и минералов не были в том обездоленными. Домашних животных — верховых и вьючных — не позволять изнурять верховой ездой, грузом, путами и охотой; не проливать крови тех [животных], кои согласно справедливому шариату могут быть употреблены в пищу, дичь — пернатая и четвероногая, водоплавающая и степная — дабы была в безопасности от |A 158а, S 374| стрел и силков охотников и вольно летала и паслась; земной поверхности не беспокоить ударами кольев и подков, проточную воду не осквернять грязью и нечистотами. А хвала — Аллаху!
До какого предела может дойти усердие августейших высоких помыслов об улучшении положения слабых, о распространении справедливости и сострадания к великим и малым, забота того создания, которое всевышний бог сотворил источником милосердия и кладезем справедливости в такой мере, что оно хочет отдыха
