стратегия эстетически более перспективна, вторая часто губит красоту природы. В этом контексте современная техника, уменьшающая качественное разнообразие природной среды для целей управления ею, оказывается чужда искусству и эстетике. Выступая как средство обеспечения внеэстетических по преимуществу преобразовательных целей, техника способствует становлению прежде всего производственно-потребительских потенций человека и влияет соответствующим образом на духовное освоение действительности, порождая в силу своей нецелостности и стандартизации однотипное мышление и вещизм. Возникает производство ради потребительства — ущербная цель, которая, конечно, тоже влияет на человека, но скорее негативным образом. Ощущение тягостности и неприемлемости одинаковости растет с ростом масштабов и значимости техники. Одинаковость лопат еще можно вынести, но однообразие машин уже неприятно, а однообразие зданий явно отталкивает. В обострение противоречий между человеком и природой техника вносит внушительный вклад, поскольку если раньше человек поневоле был вынужден приноравливаться к природной среде, не обладая достаточной силой для борьбы с ней, то ныне появилась техническая возможность игнорировать многие ее особенности (ландшафт, разнообразие видов и т. п.) и человек пользуется этим в ущерб природе и эстетике.
На современном этапе развития техники реализация цели приближения ее к природе и к ее исконному смыслу искусства, в чем заключается объективная сторона ее эстетизации, представляется сомнительной. Для Маркса, впрочем, было очевидно, что в условиях коммунистического общества человек будет творить «также и по законам красоты». Действительно, спрашивает Г. И. Куницын, если в качестве высокого искусства люди признали, к примеру, архитектуру, то почему «не все признают деятельностью ей под стать созидание не менее необходимых для человека других атрибутов предметного мира — скажем, сложнейших и «умнейших» машин, также мебели, одежды и т. п., а тем паче очеловеченного облика страны и планеты? Причина видимо в том, что названные сферы приложения человеческих сил не так часто достигают эстетического уровня великих творений зодчества»{55}. Дело не в принципиальной невозможности, а в том моменте, убедительно разобранном Д. Лукачем, что эстетическое отношение к действительности как отношение преимущественно благожелательно-созерцательное и незаинтересованное в утилитарном смысле (хотя социально и экологически важное не только теоретически, но и практически) требует определенной отстраненности от непосредственно практического преобразования. Категория эстетического, так же, как и категория художественного, имеет всеобщий характер и применима ко всем сферам человеческой деятельности, хотя в каждой из них имеет свое своеобразие и неодинаковые трудности актуализации. Эти трудности для современной техники больше, чем для современного искусства, именно из-за большей ее утилитарности.
Иногда ссылаются на то, что современная техника не может удовлетворять эстетическим требованиям, потому что функционирует с использованием типовых конструкций и в ней преобладают экономические соображения. Однако ведь и раньше экономические соображения учитывались и типовые конструкции применялись. Тем не менее на вопрос, какой высоты предполагается здание, строители отвечали: «Как мера и красота велят». Не правильнее ли считать, что экономические соображения должны гармонировать с эстетическими, что, по-видимому, оптимально даже с точки зрения экономики.
Принципиальных различий между искусством и другими формами человеческой деятельности, очевидно, нет. Аналогично тому, как различные виды искусства отражают и творят жизнь, процесс творчества в сфере формирования человеком материи состоит в изучении объекта, выработке идеального плана преобразования и воплощения его в жизнь. Поэтому для древних греков, скажем, положительный ответ на вопрос, имеет ли эстетическую значимость деятельность, связанная с созданием предметно-материального окружения человека, был столь же очевиден, как и ответ на вопрос об эстетической значимости самого мира. Не случайно по-гречески ремесло и искусство неразличимы даже терминологически. Отсутствовало в античности и принципиальное разделение искусства и природы.
Лишь в новое время в западной культуре произошло разведение вещи и прекрасного (благодаря чему появился сам термин «наука эстетика»), что символизировало разрыв между бытием и красотой, который увеличивался, причем творение красоты становится уделом отдельных достаточно замкнутых отраслей духовной культуры, а бытие само по себе рассматривается как эстетически амбивалентное. Данное обстоятельство представляется одним из корней современных экологических трудностей, и его преодоление имеет существенно важное значение. Заметим в скобках, что еще в античности утилитарно-потребительские потенции в технике подвергались эстетизации, прежде чем они полностью реализовались в западной культуре.
Чтобы гармонизировать отношения между человеком и природой, техника может и должна стать эстетичной. С этим связан и этический момент. Кант в «Критике способности суждения» писал, что «у того, кого непосредственно интересует красота природы, имеются по крайней мере задатки морально доброго образа мыслей»{56}. Истина требуется, чтобы знать мир; добро, чтобы сохранить его; красота, чтобы восхищаться им. Эти три вещи тесно связаны между собой — если не сохранять красоту, то чем восхищаться, и если не осознать красоту, то как восхищаться ею? Л. Толстой называл природу непосредственным выражением Добра и Красоты. Таковой должна быть и техника, чтобы прийти в гармонию с природой.
Экологически необходима гармония человека и природы. Реальный путь к этому — подлинное творчество как гармонизирующий фактор в человеке и в его отношении с природой. Существеннейший момент подлинного творчества — созидание красоты природы. Отсюда роль эстетики в качестве критерия творчества, в том числе технического, и посредством этого гармонии человека и природы. Важный аспект обретения гармоничности — синтез истинного, благого и прекрасного в творчестве природы человеком.
Учет эстетических моментов важен для целостности самого человека и целостности его отношения к природе. Красота, впрочем, имеет также и онтологический смысл сама по себе, поскольку она коррелят полноты и разнообразия мира, необходимый для его устойчивости, что так же верно, как и то, что гармония создается разнообразием (о чем писал еще Августин). Красота и есть гармония, «видный лад», по Вл. Соловьеву. Гете так выразил онтологичность и вместе с тем гносеологическое значение прекрасного: «Прекрасное — манифестация сокровенных законов природы; без его возникновения они навсегда остались бы сокрытыми»{57}. Эстетическое прозрение открывает в реальности новые возможности, которые оно актуализирует, придавая им конкретные формы. Прекрасное — и свободное творение художника, и атрибут объективного мира. Присутствуя в этих двух сферах, оно несомненно возможно и в сфере отношений между человеком и природой.
Творя прекрасное, художник творит устойчивое, т. е. гармоничное. В этом экологическое значение искусства как модели преобразования природы. Понять, что красота представляет собой существенный аспект преобразования природы и что она является одной из сторон разнообразия, — главное в эстетических моментах экологической проблемы.
Исходя из анализа социологических представлений Маркса, Г. И. Куницын подчеркивает, «что всякая конкретно-чувствительная деятельность по созданию материальных предметов, а не только произведений, которые принято называть искусством, — в идеале может (и будет со временем) осуществляться по единым законам и научного и художественного творчества»{58}. Налицо определенный подход к синтезу науки, техники и искусства. Очевидно,
