отдохнуть, – в комнате повисла ужасная тишина. Из тех, которые сложно нарушить первому, но, если этого не сделать, все может стать еще хуже.
– Я… я не знаю, кто ты, – прошептала Леда так, словно хотела бы это исправить.
– Но я помню тебя, – почти испуганно настойчиво пророкотал Буян, словно только и ждал ее отмашки.
Он чуть приподнялся на руках и подался вперед – но не подошел к Леде, которая сидела на кровати.
– Получается, ты спас Беневолента, – проговорила Леда, глядя на свои шрамы – пришлось снять мокрые перчатки. Мокрым на самом деле было все. И теперь Леда щеголяла чьим-то белым костюмом, от которого у дяди случилась бы истерика: белый цвет – для леди, но брюки – ни-ни.
Буян не ответил – только отодвинулся чуть подальше и опустил голову на сложенные руки.
– Ты спас Беневолента… и знаешь меня.
Ответ был где-то совсем близко. Она помнила, как держала в руках увитую оковами нить судьбы Беневолента, как аккуратно очищала ее – раз, два, три… Помнила, как закончила, а потом полотно затрещало по швам. Перед Ледой расплеталось само Мироздание, и она с ужасом наблюдала за тем, как обугливаются и чернеют незнакомые нити и как одна бросается на нее – вжигается в плоть, тянется к нитям, которые она только что освободила…
Что еще она могла сделать? Она велела всем бежать. Когда под корнями появились первые Когти, отправила Беневолента на Алетее в Инезаводь – там его должен был встретить корабль. А сама сжала черные нити покрепче и потянула на себя.
– Чья тогда эта нить? – Буян кивнул в сторону одного из своих крыльев, того, перепонку на котором разорвали чуть ли не до основания. Летать в ближайшее время он не сможет – докторша заштопала его, но это пока всё.
Леда проследила за его взглядом, но не увидела ничего. Конечно, не увидела – без ножниц. Как иронично: еще пару часов назад у нее было их несколько. А теперь…
Она помнила, как выглядит та нить. Золотистая и плотная. Совсем не похожая на другие, будто сотканные из тьмы, с бледным туманно-серебристым ореолом.
Всякий раз, когда Леда видела ее, она вспоминала что-то забытое. В основном о Беневоленте, но еще и…
…о себе.
Леде и в голову бы не пришло трогать собственную нить судьбы. Но если это была не она… если полотно расползалось и ей предстояло быстро все исправить, а под рукой оказалась только…
Пусть Буян не был ее ошибкой, но она связала себя с ним, сама того не зная. Она сожгла руки собственной нитью судьбы… и чем-то еще. Чем-то глубинным, и неправильным, и…
В ту ночь кто-то еще пытался сыграть в Ткача. И куда менее удачно, чем она.
Леда была уверена, что справится. Конечно, она еще не разгадала тайну Гобелена Тысячи Причин, но могла завязывать такие узелки, что и не заметишь. Способности Цехового подмастерья были единственным, в чем Леда не сомневалась относительно себя. Она отправилась в Город-Гроздь, зная, что сможет попасть в башни Цеха. Находить нити было для нее так же легко, как дышать. Неудивительно, что она согласилась помочь Беневоленту. Она знала, что справится. Знала, и потому ее руки перестали дрожать, когда она коснулась его шеи и щелкнула ножницами. Она помогла им всем, всем, кто хотел снова стать хозяевами своей судьбы. Помогла им – и забыла их.
Чьей ошибкой был Буян?
– Я не знаю, – ответила Леда и поспешно добавила: – Но мы это выясним. Я ведь обещала все исправить, помнишь? А Штормы словами на ветер не бросаются.
– По Тилю не скажешь, – хмыкнул Буян и затих.
Тишина между ними снова стала почти уютной. Буян все еще не знал, кто он, но теперь ему хотя бы не придется огрызаться на чужое имя. Наверняка он чувствовал, что оно и так не принадлежит ему, потому и попросил не называть его Беневолентом. Леном. Братья и сестры называли Беневолента Леном.
Как называли Буяна? Есть ли у него те, кто сокращает его имя?
– Я не поблагодарила тебя, – подала голос Леда, откинувшись на подушки.
Буян приоткрыл один глаз – когда он успел их закрыть?
– Это была сирена, – продолжила Леда. – Думаешь, пела она?
– Ты видела ее лицо? Вряд ли она вообще умеет петь.
Леда вспомнила огромные розоватые шрамы. Такие вполне могли добраться и до голосовых связок.
– Где ты…
– Я нашел ее в пещерах под скалами. Не успел и слова сказать – она в меня вцепилась. И я вцепился в нее в ответ.
Ну да – сначала действия, потом разговоры. Так Буян спас Беневолента. Так спасал Леду. И так бродил по шахтам в поисках…
– Думаю, она – Буян Сольварай.
Буян приподнял голову, гребни его вопросительно встопорщились.
– В том смысле, что она пыталась ей помочь. Попросила меня остановиться. Назвала по имени. Если бы…
– Она утащила тебя в море. Прямиком в бурю. И разорвала мне крыло.
Леда приподняла одно плечо в неловкой попытке пожать ими. Она надеялась, что Тиль добрался до дома. Что Сольварай в порядке, что Джарх не забил тревогу. И что Тишь…
– Мы должны поговорить с сиренами, – решила она.
– Что?
– Джарх – это мой наставник, ну, дедушка, в общем, неважно, – он говорил, что стая улетела за запад… зачем-то ведь они поют. И что-то поет в Инезаводи. Может, сирена. А может…
Что-то другое. Что-то собранное человеком – нить за нитью, металл за металлом. Что-то вышедшее из-под контроля. Буяну сейчас, наверное, было совсем не до того, но туман в Инезаводи снова сгущался. И Леда должна была вернуться домой. На этот раз – по своей воле.
Глава шестнадцатая, в которой Леда выходит на берег
– Придется сделать крюк – из-за бури, – виновато протянул Беневолент на просьбу Леды вернуться в Инезаводь.
– Крюк? Крюк куда?
– До первой земли, – пробурчал Саасши. – Починить перекладины мачты. Дотянем докуда-нибудь, но точно не до материка.
Они расположились на палубе. Леда и забыла, как выглядит морская гладь в свете солнца, без капли тумана. В последний раз она видела такое во сне с закатами и хьясу. Кто с ней говорил? Может, тот, кто был когда-то Буяном, пытался с ней связаться через паутину снов?
Беневолент говорил громко и много – и всегда улыбался. Они с Ледой вспоминали прошлое: как сбегали к механодепо мимо Жоррара, как лавировали по рынку в поисках диковинок и как обсуждали море, каждый – свое. Неудивительно, что они стали друзьями: рядом с Леном легко было чувствовать себя живой. Он заражал своим жизнелюбием, и Леда с радостью поддавалась этой болезни.
Она была бы рада и рассказать ему все, что помнила о его братьях и сестрах, – рассказать его же собственными словами. Сама Леда видела других принцев и принцесс всего один раз – или два, если считать тот двужильский бал. Но это была плохая идея, ведь Леда видела их нити. Знала, что они связаны, и собственноручно разрушила эту связь. Нельзя было оставлять лазеек для мира, который не любил, чтобы копались в его настройках.
Беневолент помнил их. Помнил теплым присутствием и неясными тенями. И сама Леда – тоже.
Она изменила их судьбы. Уничтожила их оковы и не ошиблась.
Но Беневолент был последним. И потом что-то случилось. И нити дрогнули, словно струны. И Леда помнила. И помнил Беневолент.
Что, если рассказать ему о том, как Леда танцевала с одной из его сестер – и истоптала ей все ноги?
Саасши сидел дальше, в тени, и буравил Леду взглядом. Даже Буян, который нырнул недавно за борт и обещал вернуться после завтрака, так не прожигал ее глазами. А ведь у него было для этого куда больше причин.
– Я ему не нравлюсь? – прошептала Леда, наклонившись к самому уху Беневолента. Там, на раковине, у него тоже когда-то сияли звезды. Странно было видеть кожу нетронутой.
– Он тебя прекрасно слышит, – повысил голос Саасши и лениво потянулся, уперевшись локтями в колени. – Но все же странно встретиться с тобой снова, ведьма. Ты ведь не должна была его вспомнить.
Леда позволила губам растянуться в улыбке – беспокойство она понимала. Все сложилось даже лучше, чем она
