блестящая работа, полная деталей и качественно аргументированная. Вы ведь не против, чтобы нам позволили продолжать? Гипноз – это вид терапии, а не браунинг за пазухой, нам нужно будет крепко постоять за собственное детище.
Довбня выслушал Грениха, молча кивая, мышцы его лица расслабились, губы тронула слабая тень облегченной улыбки. Если он и имел какие-то подозрения на счет профессора, если Мезенцев и успел ему что-то ляпнуть по своему обыкновению прямолинейно, то сейчас Константин Федорович худо-бедно себя реабилитировал.
Выйдя из кабинета главы института, Грених отправился вниз, в контору, чтобы позвонить Пете – в десять вечера он наверняка был уже дома – и в итальянское посольство. Снял трубку, набирая цифры 2–58-98, решал, стоит ли просить чрезвычайного и полномочного посла позволить его племяннику принять участие в завтрашнем докладе о гипнозе. И рискнул. Несмотря на то что у гипнотерапевтического метода складывалась в связи с убийствами дурная репутация, посол тем не менее позволил племяннику прийти. С радостью он поведал, что Серджио так осмелел, что собирается на какую-то карнавальную гулянку. Грених посоветовал не пускать того ни на какие гулянки в ближайшее время, чтобы не допустить рецидива, и еще раз подчеркнул, что ждет его завтра с утра на Пречистенке.
Вернувшись в свой кабинет, Константин Федорович сел за работу. К полуночи он оторвал голову от папок, анамнезов, записей и посмотрел на часы. Ощутив волну беспокойства, встал, намереваясь отправиться на Триумфальную площадь, в театр Мейерхольда… Вынул из-за пазухи список масок, что они составили с Ритой утром, пробежался по нему глазами. Петей может быть Призрак, Самурай, который ушел, или Раджа. Интересно, что сегодня будет происходить на сцене? Отправилась ли туда Коломбина?
Взял плащ, открыл было дверь, но вынужден был остаться, ибо столкнулся нос к носу с Довбней, который перед уходом решил зайти, посмотреть, как идет работа.
Они проговорили до часу ночи, Довбня ушел, оставив Грениха зарывшимся в кучу папок с чувством ярости, что приходится сидеть здесь, в тот момент, когда его пациенты подвергаются опасности. Он с горечью вспомнил о Рите, ее квартире, о событиях сегодняшнего утра.
Зачем следователь спрашивал его о том, когда он призывался? Неужели что-то роет? Тут не к месту всплыл в памяти налет австрияков. Загудело в ушах, Грених зажмурился, с неохотой вспоминая, как прибыл врачом в 25-й корпус, как его бригаду на пути к Люблину атаковали австро-венгерские солдаты, как его контузило, как встали у Жолкевки, как на пару с санитарами он таскал раненых из окопов, потому что не было свободных рук…
К двум ночи он силой выдернул себя из воспоминаний и вернулся к бумагам. Теперь у него полсотни психических больных и доклад по гипнозу.
Ближе к четырем в окне забрезжил рассвет. Петя, увы, так и не явился.
Еще через час солнце выбросило паутинки-лучи на подоконник. Грених обернулся к окну. По сине-золотистому полотну летнего неба над зелеными островами крон, меняя очертания, плыли, словно по экрану кинотеатра, белые перья облаков.
Тишина огласилась громким хлопком двери – к столу подлетел взлохмаченный, несколько бледноватый, с тенями под глазами Петя. Грених отодвинулся от стола и скрестил руки на груди, оглядев молодого человека с ног до головы подозрительным взглядом.
– Константин Федорович, – начал стажер. – Константин Федорович! Я… Я, как домой пришел, увидел записку соседки, что вы звонили и просили принести мои записи, тотчас сюда прибежал. Я принес… вот, – он поднял портфель.
– Времени сейчас сколько?
– Без пяти пять.
– Утра, – добавил Грених. – Я ведь просил вчера вечером зайти.
– Я не знал… Если б знал, явился бы незамедлительно, тем более вчера меня после выезда на Мясницкую сразу же отпустили, я не поехал в морг. Новый этот судмедэксперт не позволил, ни в какую, а ведь едва старше меня на год.
– И где же ты ходил до пяти утра, а? – Грених приподнял бровь.
– С девушкой в кино, а потом на набережной гуляли до трех ночи. Я ее проводил, пришел домой, устал, спать хотел, но увидел вашу запис…
– С Асей? – перебил его Грених. – С Асей ходил?.. Я надеюсь.
– Нет, не с ней, – смешался Петя. – С другой, с рабочего факультета.
– Имя назвать можешь? Она подтвердит, что с нею этой ночью гулял?
Петя вскинулся, глаза его округлились.
– Константин Федорович, нет, наверное, это было бы с моей стороны бестактностью – просить ее подтверждать такие вещи. Я вам-то сказал… как бы по секрету. А зачем это?
– Алиби.
– Алиби?
– Петя, я знаю, что ты там был, – решил открыться Грених, осознавая, что больше юлить и играть в угадайку времени у него нет. – Кто ты? Призрак? Раджа? Или, может, Самурай?
Петя отшатнулся совершенно искренне, похлопал глазами и медленно поставил на стул свой портфель, набитый блокнотами.
– Призрак или Раджа? – неуверенно переспросил он. – В каком смысле? Что это? Такая проверка? Задачка?
– Не отпирайся. Майка видела у тебя приглашение, – профессор вынул из-за пазухи свое с изображением фокусника и бросил его на стол поверх папок.
– Фокусник? – вырвалось удивленное у Пети. Он взял приглашение, стал читать, перевернул его, посмотрел на Грениха. – Ничего не понимаю. И Майка – дочка ваша видела у меня такое же? Ей не показалось? А что оно означает? В этом есть что-то преступное? Никак не пойму, что все это значит. Расскажите мне, Константин Федорович, пожалуйста.
– Некто под моим именем устраивает в театре Мейерхольда по ночам нечто вроде театральных постановок с гипнозом.
– С гипнозом? Это только для фокусников, что ли? А вы тут при чем?
Со вздохом Грених приподнял брови и провел по лицу рукой, устало опустив локоть на стол.
– То есть ты не знаешь ничего?
– Нет! Честное комсомольское слово!
Грених долго молчал, уронив в ладонь лицо. Он был бы рад поверить молодому человеку, но того выдали две детали. Он отшатнулся, едва услышал слова «призрак», «раджа» и «самурай». Человек, которому говорят совершенно для него новые и непонятные вещи, удивляется мягче, без проявлений шока. И вторая деталь. Взяв приглашение, еще не успев прочесть его, он воскликнул: «Фокусник!», что означало лишь одно – Петю удивил не факт собрания, а то, что Грениху выпала маска Фокусника. Он там был, увы. Но он так искренне отнекивался, да еще и рубанул это извечное заклинание советской молодежи – «честное комсомольское», которое было таким же честным, как клятва францисканских монахов перед божественным символом.
– В общем, дело такое, – нехотя начал Грених, – наши методы гипнотерапии взяли на вооружение не только грабители и убийцы, но и мошенники иного рода. Я не знаю,
