бурбона? — спросил он. — Хотя вы ведь англичанка. Предпочитаете скотч?
— Лучше не мешать.
— Как скажете. — Старик вновь наполнил ее стакан. — Я вот о чем… иногда так хочется вырваться из этого отеля. Как насчет того, чтобы пообедать в ресторанчике у шоссе?
— Это же глупо, — ответила она. — Мы оплатили питание. И потом, обед-то будет таким же. Тот же красный снеппер[91]. Те же помидоры.
— Не понимаю, чего вы так ополчились на помидоры. — Однако он не стал отрицать здравого смысла, содержащегося в ее экономической аргументации: это был первый американец-неудачник, с которым ей довелось выпивать. Конечно, такие встречались на улице… Но даже молодые люди, которые приходили в дом Мэри, просто еще не успели добиться успеха. Профессор романских языков, возможно, рассчитывал стать ректором университета… успех относительный, но все равно успех.
Старик осушил свой стакан.
— Я пью ваш бурбон.
— И хорошо.
Она немного захмелела, и ее память вдруг заработала.
— Это стихотворение Лонгфелло. Кажется, там есть такие строки: «Мысли юности, долгие, долгие мысли…» Вроде бы я его где-то читала. Это, по-моему, рефрен, да?
— Возможно. Не помню.
— В детстве вы хотели стать пиратом?
Он радостно улыбнулся.
— Мне это удалось. Именно так меня как-то и назвал Джо — «пират».
— Но зарытых сокровищ у вас нет?
— Он знает меня достаточно хорошо и не станет посылать сотню долларов, — ответил толстяк. — Но если он действительно испугается, что я вернусь, может прислать пятьдесят. А проценты составили только двадцать пять. Джо не злой, но глупый.
— В каком смысле?
— Он же должен понимать, что я не вернусь. Не сделаю ничего такого, что может навредить сестре.
— Может, будет лучше, если я приглашу вас пообедать со мной?
— Нет, так не годится. — В некоторых вопросах он, очевидно, придерживался консервативных взглядов. — Как вы и сказали, незачем выбрасывать деньги на ветер… — Когда бутылка «Олд Уокера» наполовину опустела, заметил: — Вам бы лучше чего-нибудь поесть, хотя бы окуня с помидорами.
— Так ваша фамилия Хикслотер?
— Да, примерно так.
Они спустились вниз друг за другом, след в след, словно утята, ковыляющие за матерью-уткой. В душном ресторане мужчины сидели и потели в пиджаках и галстуках. Мэри и старик пересекли ресторан, мимо бамбукового бара проследовали в кофейню. Там горели свечи, отчего воздух еще больше нагревался. Двое молодых людей с короткими стрижками сидели за соседним столиком, не те молодые люди, которых она видела раньше, но очень похожие, из той же серии.
Один говорил: «Я не отрицаю, определенный стиль у него есть, но, даже если ты обожаешь Теннесси Уильямса…»
— А почему он назвал вас пиратом?
— Так уж сложилось.
Когда пришло время делать заказ, выбор оказался невелик, так что она опять остановилась на снеппере и помидорах. Когда она предложила ему взять ее помидоры, он воспринял это, как должное, наверное, привык. Он был стар и не пытался приставать к ней, не делал ничего такого, чему она могла бы решительно воспротивиться, — да разве мужчина столь преклонного возраста стал бы приставать к такой женщине, как она, — и все-таки она не могла отделаться от мысли, что ее тащит куда-то лента конвейера и теперь будущее уже не в ее власти. Это пугало. И пугало бы куда сильнее, если б не выпитый бурбон.
— Хороший бурбон, — изрекла она, чтобы как-то поддержать разговор, и тут же об этом пожалела. Потому что он не упустил своего шанса.
— Мы обязательно выпьем еще по стаканчику перед сном.
— Думаю, я уже пьяна.
— Хороший бурбон вам не повредит. Будете крепче спать.
— Я всегда крепко сплю. — Она солгала, солгала по мелочи, как лгут мужу или любовнику, чтобы сохранить хоть что-то личное. Молодой мужчина, который упомянул Теннесси Уильямса, поднялся из-за своего столика. Очень высокий, тощий, в черном обтягивающем свитере. Черные брюки плотно облегали маленькие, изящные ягодицы, так что не составляло труда представить его голым. «Проявил бы он ко мне интерес, — подумала Мэри, — если бы я сидела одна, а не в компании толстого, отвратительно одетого старика?» Маловероятно. Такое тело не предназначалось для женских ласк.
— А я нет.
— Что нет?
— Я сплю плохо. — Неожиданное признание после всех его уверток удивило. Словно он протянул свою большую руку и привлек ее к себе. Он все время держался отстраненно, не отвечал на вопросы личного свойства, усыпил ее бдительность, и теперь, всякий раз, едва открыв рот, она совершала ошибку и подпускала его все ближе. Даже ее невинное замечание насчет бурбона…
— Может, все дело в перемене климата, — промямлила она.
— В какой перемене?
— Разница между Ямайкой и… э…
— Кюрасао? Полагаю, никакой разницы нет. Я и там плохо сплю.
— У меня есть отличные таблетки… — вырвалось у нее.
— Вы же говорили, что спите крепко.
— Ну, мало ли что случается. Иногда сон зависит от того, что съел на ужин.
— Да, от того, что съел. Тут вы правы. Бурбон улучшает пищеварение. Если вы поели…
Она посмотрела на бамбуковую стойку бара, где молодой человек déhanché[92] разглядывал лицо собеседника сквозь стаканчик мятного ликера, словно сквозь стеклышко монокля экзотического цвета.
— Вы ведь с такими не общаетесь, правда? — испуганно спросил мистер Хикслотер.
— С ними иногда приятно побеседовать.
— А, побеседовать… если это все, что вам нужно, — протянул он удивленно, словно она высказала несвойственную американцам любовь к улиткам или лягушачьим лапкам.
— Может, мы выпьем бурбона в баре? Сегодня прохладнее.
— И придется платить, да к тому же слушать их болтовню? Нет, пойдемте наверх.
Он вдруг снова стал старомодно галантным, обошел стол, чтобы отодвинуть стул, на котором она сидела, — такого она никогда не ждала даже от Чарли, — но была ли то обычная галантность или он хотел отрезать ей путь к бару?
В кабину лифта они вошли вместе. Чернокожий лифтер слушал радио, и из маленького коричневого ящика доносился голос проповедника, вещающего о крови жертвенного агнца. Наверное, было воскресенье. Теперь стало понятно, отчего кругом так безлюдно: одна веселая компания отбыла, следующую еще не привезли. Они вышли в пустой коридор, словно высадились на необитаемый остров. Лифтер последовал за ними и опустился на стул у дверей кабины, дожидаясь следующего вызова. Проповедник продолжал вещать о крови агнца. Чего она боялась? Мистер Хикслотер уже открывал дверь. Определенно он старше ее отца, будь тот еще жив; наверное, лишь немного не дотягивал до того, чтобы годиться ей в дедушки. Так что она не могла увильнуть под предлогом: «А что подумает лифтер?» Язык бы не повернулся такое произнести, да и вел себя старик предельно корректно. Конечно, он весьма преклонного возраста,
