в агитбригаду спровадил, — возмутился я.
— А я ему за это благодарен, — сказал вдруг Енох, — иначе я бы не встретил тебя и сидел бы до сих пор в том доме.
— Енох, в агитбригаду я мог попасть и так, без его вранья, — устало сказал я, перерыв подходил к концу, а вредный призрак опять упёрся, — но именно из-за него, все деньги уходили на счёт школы. А я в это время голодал, если ты помнишь.
Енох не ответил, он задумчиво мерцал.
Мне ждать, что он там надумает, было уже некогда, поэтому я побежал обратно в столярный цех.
Я устроился на своём месте и взял в руки заготовку. Обычно на обработку каждой детали уходило от десяти до семнадцати минут. Я уже приноровился и вполне вышел на усредненное время в тринадцать минут. Я придумал, как меньшим количеством движений обрабатывать большую площадь. Нужно, главное, правильно выдержать угол наклона…
— Капустин! — вдруг окликнул меня какой-то пацан, явно Генка его хорошо знал.
А вот я даже не представлял кто это.
— Чего? — буркнул я, так как сбился почти на полминуты.
— А с кем ты там сейчас за сараем разговаривал? — ехидно поинтересовался тот, — мы с Федькой заглянули, когда ты ушел, а там никого и нету.
Разговор заинтересовал остальных пацанов, и они наострили уши.
Во, блин, попал! Почти спалился! Нужно быть осторожнее. Что-то я совсем забыл, что пацаны — самый любопытный в мире народ.
— И что?
— Так ты с кем там разговаривал, а?
— Я репетировал, — пожал плечами я.
— Что репетировал? — разочарованно спросил пацан.
— Ну ты же знаешь, как за мной Смена бегает? — равнодушным голосом сказал я, — уже все в школе знают. Чтобы над ней не смеялись, я, как порядочный человек, решил на ней жениться. А так как раньше я никогда этого не делал, то репетировал, что ей нужно говорить.
В цеху повисло ошеломлённое молчание. Да, я нёс полный бред, но, во-первых, с наглым уверенным видом, а, во-вторых, они мне поверили. Ещё никогда в истории трудовой школы ни один пацан добровольно бы не признался бы в таком постыдном намерении, как женитьба на девчонке.
Не успел народ отмереть и переварить мои слова, как во дворе раздался душераздирающий крик. Так кричит только вусмерть перепуганный человек. Моментально всех сдуло во двор. Я выбежал тоже, досадуя, что этот крик перебил мой розыгрыш и не вышло эпатировать публику в полном объеме.
Во дворе трясся Михалыч. Глаза его были выпучены, сальные жидковатые волосенки на голове буквально стояли дыбом.
— Михалыч, что случилось?
— Товарищ Гук, что такое?
— Чего вы кричали?
Вопросы посыпались со всех сторон, а Михалыч прислонился к стене и ошеломлённо тряс головой.
— Да погодите вы! — рявкнул появившийся Кривошеин, — разгалделись. Чего пристали к человеку? Не видите, что-то стряслось! Идите работайте! Мы сейчас сами разберемся. Правда, дядя Савелий?
Но народ расходиться не спешил. Всех разбирало любопытство. Кривошеин ещё раз попробовал всех турнуть, и даже пригрозил СТК, но любопытные пацаны жаждали знать, что случилось, даже ценой личной свободы.
— Ну, Савелий, ты чего? — появился молодой воспитатель, вроде Иван Иваныч его звали, но точно не знаю.
Мастер потряс головой и вдруг выдал:
— Ты представляешь, Ваня, — хлопая глазами сказал он, — сижу я себе, работаю и тут вдруг на меня крыса набросилась.
— Покусала? — ахнул Иван Иванович, — покажи где? Тебе сейчас в больницу надобно!
— Да погоди ты, — отмахнулся мастер, — не покусала. Она встала на задние лапы и принялась плясать. А потом из-за буржуйки вышла другая и тоже начала плясать. Вы не представляете, как это страшно!
— А кричал ты чего? — с жалостью глядя на Михалыча, спросил воспитатель.
— Да вот они пляшут, пляшут, и тут залетела большая птица, вроде ворона, но больше, и как бросилась на меня, — ответил мастер, — я так испугался, что закричал.
— Мыхалыч, а ты сегодня к Никифоровне сколько раз ходил? — вдруг басовито прогудел Федька.
И все засмеялись.
Ну, молодец, Енох.
Еще пару таких «номеров» и СТК поймёт, что испорченный станок — дело рук пьяного забулдыги.
Нет, в данном случае мне его не было жалко. То, что он пьёт его отнюдь не оправдывает. Он испортил станок и свалил поломку на ребёнка. Это хорошо, что в Генку попал я, взрослый мужик. А был бы пятнадцатилетний подросток, да ещё, как я понял, не великого ума, он бы точно или сломался, или сбежал бы на улицу и стал вором.
Поэтому взрослого мужика, который ради своих пагубных страстей не пожалел ребёнка, я тоже жалеть не собираюсь. Ему нет места среди детей. Он социально опасен. Поэтому я добьюсь того, чтобы его отсюда уволили.
Иначе он может следующего ребенка и вовсе до суицида довести.
Пока всё шло неплохо. Я сдал экзамены, сдам чуть позже и остальные. К лету я должен выйти отсюда и забыть эту трудовую школу как страшный сон. Сидеть здесь постоянно мне не улыбается. Меня бесят эти их игры в дисциплину, иерархия и всё остальное. Больше всего бесит, что верхушка, СТК, по сути творят, что хотят и никто им слова не скажет.
Поэтому нужно здесь находиться поменьше. И пока я не получу аттестат, единственный шанс дистанциироваться отсюда — это агитбригада. Кроме того, когда мы были с Гришкой и ребятами в ресторане, я распробовал другую сторону жизни. Мне понравилось. Почти как в той, моей, жизни. Так что при желании и здесь можно довольно неплохо жить. Главное, разобраться, существуют ли деньги отца Генки на самом деле. Если же нет, продолжу дрессировать Еноха и нужно идти в казино, зарабатывать. Затем решить задачу вредного дедка и, после всего — в Париж!
Так размышляя, я пошел на обед.
В дверях столовой, явно меня поджидая, стояла Смена. Скрестив руки на груди, она психовала, ноздри её раздувались, глаза зло сверкали. Дождавшись, когда я зайду внутрь, она громко, на всю столовую, воскликнула:
— Капустин! Говорят, ты на мне жениться собрался? Это что, правда?
— Да погоди ты, Смена, — сказал я, нахмурившись, — Понимаю, что тебе уже невтерпёж, но ты бы сперва хоть школу закончила.
Народ в столовке грохнул от смеха.
Смена вспыхнула и выскочила вон.
А вот не надо быть такой ядовитой.
А днём я отправился домой к Генке Капустину. То есть, в тот дом, где он когда-то жил. Улица Дизельная в городе Nничем не отличалась от других, таких же улиц. Была она неприметная, серые коробки зданий прямыми линиями кучковались по обочинам мощеной булыжником дороги. Я нашел дом, где когда-то Генка жил с отцом, и вошел внутрь пропахшего кислой капустой, детскими ссаками и мышами подъезд.
Здание было двухэтажное и я поднялся по скрипящим ступеням наверх. Среди вещей Генки ещё утром я обнаружил ключ и бронзовый медальон с поблёкшим портретом женщины. Скорее всего это была генкина мать, я особо не присматривался, просто положил на место. А вот ключу я обрадовался, значит, смогу войти в дом, даже если новых жильцов и не будет.
Квартира была коммунальной. Капустиным раньше принадлежала одна комната. Мне Генкиной памяти, увы, не досталось и я, хоть убей, даже не подозревал, какая дверь из семи (их было аж семь!) была ихней.
Ну ладно, если чего-то не знаешь, можно воспользоваться методом научного тыка. И я в буквальном смысле этого слова принялся тыкать в каждую замочную скважину ключом. Не знаю, что я буду говорить, если кто-то из жильцов окажется дома и обнаружит меня за таким занятием, но другого выхода не было.
Проверив четыре комнаты, на моё счастье оказавшиеся пустыми, я таки нашел искомую дверь и благополучно отпер её.
В заваленной всевозможной бытовой рухлядью комнате было так тесно, что я даже не представлял, где искать бумаги отца. В любом случае новые жильцы привезли свои вещи и в них бумаг я не найду. По логике нужно смотреть в каких-то тайниках и схронах, которые могут быть под паркетом, за бумагой обоев, под подоконником и так далее.
Я начал с того, что прощупал обои. Дешевые, пёстрые, в ромбах, они явно нуждались в том, чтобы их переклеили. И то срочно. На моё счастье никто пока этого не сделал, так что, если бумаги были спрятаны под обоями, я их обязательно найду. Поэтому я аккуратно, словно заправский вор прощупывал складочки, морщинки и заломы, аж руки заболели от постоянно держания их вверх.
Я торопился, вдруг скоро хозяева придут.
Я как раз прощупывал небольшую щель между пилястром
