покачал головой заведующий, — но не могу взять в толк как такое преображение могло произойти за столь короткое время.
— Ну так я почти всё знал, — пояснил я, про себя испугавшись, что заведующий меня раскусил, — я просто из-за горя от потери отца всё как бы подзабыл. А ребята в агитбригаде занимались со мной. Они поставили цель — подтянуть меня по всем предметам, чтобы я сдал экзамены сразу за несколько классов. Макар Гудков занимался со мной историей, Григорий Караулов — математикой, Нюра Рыжова — географией, а Клара Колодная — литературой. Вот я и догнал учёбу.
— Поразительно, поразительно! — забормотал заведующий и обратился к остальным учителям, которые молча слушали наш разговор и были с ним вполне солидарны, — Коллеги, я думаю, что мы можем поделиться с коллегами из других трудовых школ результатами нашего социалистического воспитания.
— Нужно обязательно написать статью в журнал «Педагогика»! — заявила училка русского языка, дородная Зинаида Петровна.
— И сделать доклад на педагогической конференции, — добавил учитель географии.
— Только без упоминания моей фамилии! — выкрикнул я, когда они, увлеченно споря, уже выходили из изолятора.
— Не волнуйся, Капустин, — обернулся ко мне заведующий, — мы сами не заинтересованы, чтобы старшие товарищи из Союзкультпросвета отобрали тебя у нас для испытаний.
Дверь захлопнулась, и я облегченно откинулся на койку. Устал что-то.
— Ну всё! Допрыгался! — возмущенно замерцал невесть откуда появившийся Енох, — Заберут тебя теперь на опыты!
Глава 23
После моей «чудесной» сдачи экзаменов отношение ко мне со стороны заведующего изрядно переменилось, причём явно в лучшую сторону. Я так и не понял, что конкретно послужило основной причиной — резкое «поумнение» Генки или же вероятность того, что в доме его отца отыщутся бумаги с информацией об исчезнувших миллионах.
Но, как бы то ни было, но меня буквально уже на следующее утро выпустили с изолятора, и я теперь мог свободно перемещаться. Во всяком случае, по территории школы точно.
Я теперь обитал в спальне бригады номер пять. В бригаде было двенадцать человек. Скажу честно, я и в том времени был индивидуалистом и пускал в свою жизнь далеко не всех, а в этой тоже ничего менять не собирался. Пока так и выходило: в агитбригаде я жил сперва на сеновале, затем в маленьком домике, сам-один. В школе я первую ночь ночевал в изоляторе опять сам. Теперь же мне предстояло жить в общей спальне, где, кроме меня, обитало еще одиннадцать человек, что мне совершенно не улыбалось. Кроме того, в такой обстановке общение с Енохом было невозможным.
Мое возвращение в общую спальню бригада встретила гулом неприятного удивления:
— Что, Капустин, тебя уже выпустили? — поддел меня Виктор. — Интересно, надолго ли?
— Пока опять не напортачит где-нибудь, — хохотнул низенький толстячок с глазами навыкате и толстыми мясистыми губами.
— Не накаркай, Ванька, — скривился Виктор, — мы и так из-за него из отстающих не вылазим. Всучили нам в бригаду гопоту эту на свою голову.
Он неодобрительно взглянул на меня и отвернулся.
Настрой бригады по отношению к Генке был демонстративным, вызывающе-враждебным. Мне это не нравилось. Такое отношение нужно сразу давить в зародыше. В любом коллективе, который является прообразом стаи зверей, всегда жесткая иерархия и там всегда пытаются найти «слабое звено» и сделать его козлом отпущения, лишь бы не себя. И хоть я здесь надолго оставаться не собирался, но становиться мальчиком для битья не входило в мои планы, поэтому я спокойно, но жестко сказал:
— В чём именно из-за меня бригада на нижних позициях?
— Да во всем! — рявкнул мясистогубый Ванька.
Послушались возмущенные голоса.
— Давай конкретно, — не пожелал уступить я и обратился к Виктору, как к старшему, — Виктор, объясни, а как это я довёл бригаду до отставания? Это точно именно я или всё-таки это суммарно по делам всех членов бригады?
— В учебе хотя бы! — запальчиво влез белобрысый пацан с такой светлой кожей, что она казалась аж прозрачной. Он был альбинос, но с чёрными глазами.
— Ладно. Учёба. Вот смотрите: я вчера сдал экстерном за два с половиной класса все экзамены и меня перевели с пятого в седьмой класс, — спокойно сказал я. — Теперь до нового года планирую сдать за седьмой и за восьмой сразу. Возможно и за полгода за девятый. Этого достаточно, чтобы бригаде выйти из отстающих?
В ответ послышался гул удивленных голосов.
— Да ну ты брось!
— Брешешь!
— Комиссия из четырех учителей приняла у меня экзамены, — ответил я, — все предметы сдал на «отлично», только историю на «четыре».
— А какого ангела ты тогда месяц дурака в школе валял? — возмутился Виктор.
— Если вы помните, то я попал сюда после смерти отца. Практически в тот же день, как его похоронили. А смерть его была трагической, между прочим. У меня была тоска и скорбь. А вы, вместо того, чтобы подать товарищу руку помощи, помочь, поддержать в трудную минуту — целую обструкцию мне устроили, — упрекнул я, — и какие вы товарищи после этого? Правильно, что бригада на последнем месте. За эгоизм и рвачество вам и последнее место — много будет!
Как ни странно, никто в ответ на мой агрессивный выпад не возмутился. Парни явно не находили себе места от смущения, им было совестно.
Можно было бы на этом всё и закончить, но я уж решил дожать, чтобы раз и навсегда расставить точки над «i».
— Еще какие показатели я вам снизил?
— Ну, работа, на пример, — сказал Виктор авторитетным голосом, — ты работать отказывался. А если работал, то плохо. Станок вон сжег.
— Конечно, внезапно остаться одному без отца и матери — это любого из колеи выбьет, — согласился я, — но сейчас я работаю не просто хорошо, а очень хорошо. Из агитбригады на меня положительную характеристику вон написали. Сейчас вот опять просят меня включиться в их работу. А это, между прочим, не гайки в цеху крутить, здесь передовая по борьбе с мракобесием у крестьян, очень ответственная и сложная работа. Это — война, ребята. Война настоящая, война за правду. Вы представляете, один раз селяне чуть не убили нас. Там действительно опасно.
Глаза у парней зажглись от любопытства. Пацаны же ещё.
— Расскажи!
— Как?
— Что там было?
Я, не скупясь на краски, живописал, как в первый день на агитбригаде селяне принялись крушить декорации и жечь реквизит. И как нам пришлось буквально бежать оттуда. Затем я рассказал, как в Вербовке убили местных «Ромео и Джульетту» — Василия и Анфису, и обвинили во всем комсомольца Лазаря, как сказали, что он с нечистой силой знается, а он всего лишь по советской науке капусту выращивал.
В разговоре мы уселись за стол, я рассказывал, рассказывал, а пацаны задавали вопросы. Мы просидели так до самого сигнала «отбой».
Зато симпатии к Генке (в смысле ко мне) в бригаде развернулись на 180 градусов.
С утра я работал в столярном цеху, помогал обтачивать детали. Сам цех был длинной коробкой, в которой стояли станки и были навалены в каком-то непонятном мне порядке брёвна, доски и всевозможные деревянные заготовки. За станками деловито и сосредоточенно работали пацаны разного возраста. Вкусно пахло дубовой стружкой, сосновой живицей и столярным клеем. Работать, в принципе было не сложно и, когда я приноровился, — сплошное удовольствие.
Пока руки механически выполняли одни и те же действия, я размышлял. С бригадой отношения налажены. Постепенно это, словно круги на воде, разойдется по всей школе. Нужно будет ещё чем-то их удивить (поразить?), для закрепления эффекта. Ну и не косячить, конечно же. Заведующий выжидает. Он — тёмная лошадка, но хоть пока явно не гадит, а там дальше — разберёмся. Педагоги от меня теперь вообще в восторге. Таким образом, в трудовой школе остались всего две кандидатуры, с которыми нужно разобраться, и то срочно. Первая — это Савелий Михалыч, оболгавший меня пропойца-мастер. Второй — Чуня. Но для начала нужно выяснить, что именно за претензии имеет он к Генке.
Дождавшись технического перерыва, я отошел за сараи, вытащил из-за пазухи дощечку и позвал:
— Енох! Енох!
Замерцал воздух и вредный призрак появился передо мной.
— Чего тебе? — недовольно буркнул он.
— Ты что такой сердитый? — удивился я, — небось за девками в спальне подглядывал?
Судя по смущенному покашливанию, я попал в точку.
— Мне твоя помощь нужна, Енох, — сказал я.
— Что именно? — сразу заважничал призрак.
— Ты помнишь, я тебе об алкоголике рассказывал, который мастером во-о-он в том сарае работает? Это же он на меня счёт за сломанный станок спихнул. Наврал, что это я его испортил.
— Помню, — кивнул скелетон. — И что с того?
— Ты можешь его попугать? Как-то так, как ты с Зубатовым разобрался?
— Могу, — равнодушно пожал плечами Енох, — а зачем? Он же тебя не трогает?
— Он меня
