от солнца, от месяца,
Получив бытие от синего бурхана.
Он размножился от месяца, от солнца,
Получивши начало от белого бурхана.
Итак, вряд ли есть основания считать бурханизм алтайским вариантом буддизма. Из буддизма алтайцы заимствовали лишь некоторые предметы культа, зачастую не имея представления об их истинном назначении. Кое-что было скопировано из внешних форм буддийской обрядности, но непоследовательно, «на глазок». Бурхан алтайских гимнов вовсе не Будда, а всего лишь удобное — в силу своей неопределенности — обозначение некоей высшей силы. Бурханизм, начавший с отрицания шаманизма, ограничился гонениями на шаманов. Бурханисты оставили в неприкосновенности многие элементы обрядовых действий. Исчезли олицетворявшие доброе и злое начала Ульгень и Эрлик, но место первого занял универсальный «бурхан», ничем не отличающийся от Ульгеня, а упразднение Эрлика было одной из главных задач бурханизма. Строго говоря, ничего нового «новое» учение не создало. Произошло «оживление» персонажей исторического фольклора, и их имена зазвучали по-новому в изменившемся историко-культурном контексте. Вечные для Алтая образы и темы: молоко, гора, береза, родная земля, добрый хан — обрели в бурханизме новую жизнь. Плавным мифологическим источником бурханизма оказалась в конце-концов местная духовная культура.
Разбитое зеркало,
или Алтайский миф сегодня
Приятно было бы закончить книжку о мифологии такими, например, словами: вечно будет жить мудрость народа, а его мифы и легенды сохранят для грядущих поколений память о былом… Но в нашем случае такой реверанс неуместен по ряду причин. В духовном Космосе Алтая разлита не только благость — там чувствуется напряженность туго сжатой пружины. Часы заведены, и мы еще услышим их бой…
Если еще вчера автора придерживали за локоть и советовали не касаться той или иной темы, то сегодня он решает эти вопросы сам. А мифология между тем оказалась неожиданно «горючим» материалом, тем более, применительно к «сегодня». То, что алтайский миф живет и поныне, сомнения не вызывает. Он жив, пока существует народ. Но чем он обернется — национализмом или инструментом культурной консолидации? Или тем и другим? Ответа не знает никто. Более того, до поры до времени мы предпочитаем делать вид, что вообще ничего особенного не происходит. Столкновение вневременного мифа с жесткими реалиями настоящего — кто скажет, каким может оказаться результат? Мы просто не готовы к прогнозированию таких ситуаций, отягощенные застарелым недоверием к слову «национализм» и его конкретным проявлениям. Мы не понимаем, как «работает» миф в наши дни. Миф как факт обыденного сознания — это загадка.
Внимание того, кто не бывал в Горно-Алтайске последние годы, привлекут появившиеся вдруг надписи на алтайском языке в магазинных витринах, где они в паре с русскими обозначают отсутствующие в реальности товары, и на доске объявлений учреждения, где сотрудники извещаются о выезде на прополку картошки. Наконец-то язык — живая плоть культуры— перестает быть «теневым». Ведь до недавних пор он в основном существовал как устный, и язык народа вовсе не совпадал с газетной лексикой, перегруженной новациями типа «комсомол» и «депутат». Не парадокс ли — лучший словарь алтайского языка, наиболее полно отражающий народную культуру, был издан в 1884 году миссионером В. И. Вербицким? И вот этот затопленный материк всплывает… Народ начинает по-новому вслушиваться в свою речь, и он обязательно вспомнит себя прежнего. Он узнает себя свободным и гордым — ведь миф говорит лишь родным языком. Вывески и объявления — лишь внешние и случайные проявления этого многотрудного процесса.
Только что (в июле 1991 года) решился вопрос о новом статусе автономии Горного Алтая. Не вдаваясь в детали, скажем, что этот формальный акт всего лишь закрепил факт достижения алтайским народом новой ступени этнической консолидации. Но сплочение алтайского народа или, в общей форме, его сегодняшняя жизнь, имеет явно двойственный характер. Двойственность проявляется в том, что политическая и экономическая надстройки в малой степени отражают реалии алтайской культуры и истории. Это — культура свыше, и она развивается во многом сама по себе, в полном отрыве от мыслей и настроений народа, его наследия и идеалов. Два потока до поры, до времени текли параллельно. Были планы, проекты, сессии, но были и легенды, слухи, обряды. Сегодня нельзя уже делать вид, что алтайский народ черпает информацию о своем настоящем и прошлом только из книг и газет. Действует и иной информационный канал — живая память, пристальный и небеспристрастный интерес к прошлому. Здесь дефицит информации восполняется сообразно законам мифологического мышления. Теряя уверенность в сегодня, этнос ищет (и находит!) идеал во вчера. Это единственная надежная реальность. И тут вспоминается всякая малость — и запрет носить национальное платье, и гонения на шаманов, и борьба с аилами как с «неподобающей» архитектурой. Это не копилка обид: так работает механизм самозащиты народа, утверждая гонимое свое в противовес насаждаемому чужому. На Алтае вовсе не забыт бурханизм. В иных местах вам расскажут, что дочь Челпанова еще жива, что она была сослана в Казахстан, но каждый год она переезжает все ближе и ближе к Алтаю.
А знаете ли, как отразилась в общественном сознании борьба вокруг проектов строительства Катунской ГЭС? Вспомнили, например, старинную легенду о том, что последняя битва алтайцев с их недругами состоится у слияния Бии и Катуни тогда, когда у русских будет царь Михаил… Эти зигзаги народной мысли явно говорят, что происходит политизация мифа. Вот уж чего никак не ожидали, и чего до сих пор не воспринимают всерьез люди, несущие бремя власти. Скажем больше: на Алтае исподволь складываются параллельные структуры власти. Решения одних объявляются в газетах и по радио, другие заявляют о себе на съездах родов, проходящих ныне в Горном Алтае. Порою кажется, что возобновляются процессы, насильственно прерванные в те годы: так взрослые люди переносят недуги, которых они избежали в детстве, с характерными осложнениями и отклонениями. Нельзя, видимо, прыгать через ступени…
Меньше всего хотелось бы предостерегать и поучать. Мы имеем дело с объективными процессами. Их прежде всего надо попытаться понять. Летом 1917 г. Алтайская дума (разоблаченная впоследствии нашими историками) решала вопросы об устройстве новой жизни. Вот уж, казалось бы, чистая политика… Но на сцене, за столом президиума, стояло знамя с надписью, смысл которой читателю расшифровывать уже не надо: «Дьер-су Хан-Алтай». И это тоже живой миф. Не всегда нужно придумывать лозунг, подчас стоит просто обратиться к старой культуре народа — и там обнаружится квинтэссенция понимания своей земли, отточенная до размеров молитвенной формулы.
Так каковы же итоги эволюции алтайского мифа? Вопрос этот связан, как представляется, с самыми сущностными характеристиками алтайского мироощущения. Его доминанта
