поясняю сама себе, поковырявшись в памяти. — Катарина-ди-Гроссе и Старый Фриц…
Смешно мне от этого, от собственного вида и голоса, от всей этой нелепицы. Ко мне подскакивает собака и в зубах у нее тоже ершик, только унитазный. Смешно настолько, что тут же хочется, чтоб меня, нас обоих кое-кто увидел. Хочу, чтоб мне немедленно позвонил… Рик — поугораем вместе. Хочу, думаю. Такова моя императорская воля.
А еще при мыслях о просвещенном абсолютизме мне хочется поехать с ним в Потсдам, в замок Сан-Суси. Сейчас он, наверно, закрыт, но там и в парке неплохо, даже зимой.
Jeder soll nach seiner Façon selig werden.
Пусть каждый своим способом обретет блаженство, говаривал Старый Фриц, так и не сделавший детей своей супруге. По-своему, как может.
Рик, если б в твоем обществе я контролировала свои поступки и слова, то сейчас непременно позвонила и сказала бы тебе об этом. Но Каро права — с тобой я ничего не контролирую, потому и никогда-никогда больше не буду ни встречаться с тобой, ни звонить. Такова моя императорская воля.
И мне не надо власти. И никогда не надо было.
* * *
Сан-Суси значит «без забот». Правильно, мне следует их избегать, теперь я это знаю. Кроме того, край как надо вывести Рикки — совсем одурел, вон, в четырех стенах. Нет, в Сан-Суси я только ради этого не поеду — у нас в Берлине мест предостаточно.
— Привет, Илья, — звоню д-ру Арсеньеву, который не выносит, когда его зовут «Илюха». — Как ты?.. Да я тоже нормально. Собаку прогулять хочешь?
— Не хочу, — говорит Арсеньев.
— А, ну тогда — не поехали в Шарлоттенбург.
— Почему это сразу «не поехали»? — удивляется он. — Поехали, конечно.
— Сам сказал…
— Сказал. Но Шарлоттенбург я люблю и от меня это близко, так что поеду. Да и с тобой увидеться…
Не назовешь это попыткой флирта. По-моему, врачи — чуваки самонадеянные, искренне уверенные в собственной неотразимости и в том, что любая сочтет за честь быть замеченной ими. А он, этот молоденький симпатяга, у себя в больнице, небось, уже успел вкусить прелести сохнущего по нему женского коллектива.
Как бы там ни было — решаю, что мне, скорее, нравится, чем не нравится его прямодушие.
Через полчаса мы с Рикки совершаем поистине изнурительную одиссею на метро, где успеваем поругаться дежурно сразу с несколькими людьми и крупно — с одним (в случае этого одного я начинаю сомневаться, а не прав ли мой пес и не стоит ли меня от него спасать). Тяжело Рикки в тесноте закрытого пространства. Народу — туча, да еще лаять не дают. Только гавкнет — сразу цепляются всякие, как тот козлина, орать начинают. А он тогда лишь громче и злее гавкает.
Встречаемся с Арсеньевым возле замка Шарлоттенбург и двигаем в дворцовый парк в стиле барокко, даже в это время года красивый и всегда открытый для всех. Как по мне, Шарлоттенбург ни в чем не уступает Сан-Суси.
Сейчас все же холодно, а деревья на почетном расстоянии от идеально подстриженных газонов — суть олицетворение голой унылости. Но в общем погода благоприятствует нашей вылазке, которая из-за отсутствия какой-либо цели превращается во многочасовую.
Мой спутник напрочь лишен склонности к любованию природой, мавзолеями и достопримечательностями, не сетует, что из-за несезона и пандемии сейчас не цветут, а сохнут-мерзнут роскошные цветники и клумбы, и вообще, не рассуждает на отвлеченные темы. Довольно скоро я определяю в Арсеньеве категоричного прагматика. В нем, как ни странно, привлекают именно его резвость и резковатость да так, что даже молодость его не мешает, а подзадоривает. Точнее, с таким характером он кажется мне старше своих лет. Более зрелым, во всяком случае.
А мы с ним нашли волну — о чем только не разговариваем. На интересующие его темы, к которым, как ни странно, относится чуть ли не все «берлинское», Арсеньев рассуждает с жаром. Рассказывает, что отучился незадолго до пандемии и у него до сих пор не было времени сменить свою студенческую квартиру и перебраться поближе к Шарите. Из злободневных соображений очень живо интересуется недвижкой: твердо намерен оттяпать квартиру в КвартирМитте. Узнав, что моя фирма делает девелопмент новостроя, удивляется тому, что мне самой не приходила в голову мысль туда переехать — мол, «своим» же наверняка блат.
Добродушно смеюсь над его откровенным непониманием, «как это можно добровольно торчать в Панкове», и выражаю готовность подсобить в приобретении жилья и подсказать, к каким конкретно людям из компании-владельца нужно для этого обращаться.
Держусь с ним на манер кореша-ровесника, чем, видно, завожу его. Кажется, он из таких, что с самого юного юношества ненавидят ухаживать, а повстречавшись с женщиной, с которой не приходится этого делать, увлекаются всерьез.
За болтовней мы с ним исхаживаем весь парк вдоль и поперек, затем незаметно выбираемся в город и идем на Шпре до Госларской набережной.
У воды еще прохладней, но нам, кажется, не холодно. Подмечаю, что давно так не гуляла. Рикки, которого у речки снова спускаю с поводка, веселится от души и почти не докапывается ни до немногочисленных прохожих, ни до их собак.
Илья абсолютно не понимает, для какой цели люди держат домашних животных. В частности, собак, которых не только кормить, но «еще и выгуливать надо».
Признаюсь, что до недавних пор сама этого не понимала. К его недоуменным расспросам о Рикки и его выходках отношусь спокойно и не менее спокойно обо всем ему рассказываю.
— Нет, — решительно заявляет Арсеньев. — Собака — это не мое. У меня и времени нет с моими «посменно».
У меня и без «посменно» нет на него времени, мысленно соглашаюсь с ним я.
В Шарите Илья успел уже нормально попахать, но о медфаке рассказывает, как будто это было вчера:
— Конечно, не мне умалять сложности-трудности медицинского, но вот у меня друг на ветеринара пошел — там еще куда жестче и в учебе, и на работе.
— Котов кастрировать… — произношу задумчиво.
— И у коров роды принимать.
— Ну, так ты принимаешь у людей.
— Вот не знаю, что хуже… — он напрочь лишен трепета по отношению к этому делу. — Но понимаю, о чем ты…
Э-э… правда? И о чем я?..
— …и ты права — меня уже мало чем удивишь. Иной раз смену отработаешь — и думаешь: все, меняю ориентацию. К женщине не тянет.
— Ого, так стремно? — смеюсь я. — Значит, недаром говорят: из врачей гинекологи реже всех женятся на своих пациентках. А чаще всех — психиатры.
— И Херц у нас
