кости.
— Эй, аккуратней! — я дала ему локтем по рёбрам.
Он воспринял это по-своему и зарычал сильней. Больно мне от его движений не было, но и об удовольствии тоже было можно забыть.
Несчастная кровать скрипела под нами и стучала в стену. Видимо мой толстый освободитель греков представил себе, что изловил какого-нибудь османа и мстит ему за многолетние страдания греческого народа. Ох, не хотела бы я оказаться на месте того османа. То есть, что значит — не хотела, я так-то и оказалась на его месте. И именно я сейчас использовалась для отмщения. Интересно, это он в Греции выучился такому способу? Наверное, там. Подхватил как ветрянку.
Отсутствие нежности вывело меня из оцепенения. Но вновь я не могла ничего сделать. Зажатая толстяком, я была словно в капкане. Шлепки его потных бёдер размазывали меня по постели. Долго мне так не продержаться. Надо было что-то придумать. И я потихоньку стала при каждом его движении я испускать томные стоны. Сначала тихие, позже, когда освободитель ускорился, стала кричать почти в полный голос.
Этот нехитрый приём подстегнул филэллина. Он дёрнулся ещё несколько раз и замер, распластавшись на моей спине.
— Ну всё, хватит! — я уже и так превратилась в подобие камбалы. — Слезай давай! Разлёгся.
Толстяк нехотя откинулся и перевернулся на кровати. Сама бы я ни за что из-под него не выбралась.
Я оглядела руки и бока — нет ли на них синяков и отправилась в ванную, а когда вернулась назад, этот боров храпел вовсю, аж усы подлетали вверх. Пришёл, увидел, победил? Взбешённая таким обхождением я хлопнула его влажным полотенцем.
— А? Что? Турки? — подпрыгнул он на кровати.
— Ага, янычары, — подтвердила я, — с ятаганами.
— О, прелестная, шутить изволите, — толстяк расплылся в улыбке.
— Отнюдь. Сейчас посмотрю, и если не увижу янычаров, сама схожу за ятаганом, — пообещала я. — Я знаю, где он висит.
— Может быть продолжим? — игриво предложил толстяк.
Однако я была уже сыта его греческой лаской.
— Собирайся, мудак, сны будешь дома досматривать, один.
— Что означает — мудак? — не понял он.
— Военное звание, типа полковника, — быстрей бы он уже убрался.
— Но я — капитан, луноликая, — толстяк сел на кровати.
— Ты капитан? А вёл себя как мудак!
Как он мне надоел.
— Иди уже!
— Я твой муда-ак! — произнёс он нараспев и вытянул губы трубочкой, чтобы поцеловать меня.
Чтоб он быстрее отстал, я сама поставила щёку и притянула его за голову. Пальцы попали во что-то липкое.
— Что это? — я повернула его. — О, боже! — я узнала пирожные, с которыми он вошёл. Это были именно те, которыми я швырялась в часы. Раздавленный кусок одного из них прилип к волосам толстяка.
Глава 49
— Иди, помойся! Ты как поросёнок.
— Туда? — он направился к ванной.
— Ага, щас! Мне после тебя ещё постель менять, — я подтолкнула его к выходу. — Пирожные свои забери.
— Они очень вкусные.
— Вот и ешь, а с меня хватит.
Пританцовывая, он подхватил разнос и со всей грацией, на которую был способен покинул мою спальню. При этом он что-то тихонько пел и одной рукой поддерживал штаны. Хлопнула дверь, и в стенах замка отразился осипший тенор:
— В этот вечер случилось так:
Ты осталась, ушёл твой мудак…
Менять постельное мне было не на что. Можно конечно воспользоваться трюком — выйти из спальни и послоняться по замку. Приходишь и — ап! — в комнате чистота и порядок. Но волшебства мне сегодня уже не хотелось. Хватило. Особенно с этим… филэллином. Ждала, уговаривала себя — хотела посмотреть на чудо. И вот вам чудо! Кушайте с булочкой. Или с пироженкой, как кому нравится.
Стас никогда со мной таким не был. Он был нежным, обходительным и ужасно милым. Милым моим, нежным, красивым Стасом. А может быть я сама себе придумала этого милого, обходительного Стаса? Знаю ли я, каким он был на самом деле? Ведь именно об этом и говорила мне Светка.
Я отработала неделю в фирме, куда меня устроил Стас. Не бог весть что, но всё же работа.
— Зачем тебе какая-то там работа? — улыбался он.
— Неужели не ясно?
— Ну, объясни.
— Ты будешь меня содержать. Я буду твоей… Тьфу, господи, даже сказать противно.
— Что значит — содержать? Содержать, кисуля, я могу Московский зоопарк. Не полностью, конечно, и не очень долго, но я смогу. А ты… Я люблю тебя. Этим всё сказано. Неужели тебе недостаточно? В конце концов я могу переводить тебе деньги на карту. И даже не буду спрашивать, на что ты их тратишь.
— Сначала будешь, потом забудешь, потом скажешь — почему у тебя столько расходов? Я не хочу так. Кроме того, вот захочу я купить подарок, и что? Я буду покупать подарок тебе за твои же деньги? По-моему, это выглядит свинством.
И вот, второй понедельник в фирме. В кабинете нас четверо — я и три девушки. Есть ещё директор, он же — шеф, но у него отдельное помещение. Работа у меня не пыльная — перевожу рекламные и разные другие коммерческие тексты. Для синхрониста с двумя языками — это всё равно что за деньги решать задачки для третьего класса. Но это — работа, и я ей горжусь.
Дверь в кабинет распахнулась. Настолько резко, что я вздрогнула. Уверенной, даже несколько хозяйской походкой к нам в офис вошла женщина. Коричневый деловой костюм, рыжие волосы, собранные в клубок, плотно сжатые губы, и серые ледяные глаза. Она замерла на секунду у моего стола, пристально на меня посмотрела и показала в сторону директорской двери:
— У себя?
— Да, он… Да, — от этого взгляда и этого голоса мне стало не по себе. Будто на меня ведро ледяной воды вылили.
Она прошла в кабинет. Минут через пять всех девочек кроме меня позвали к шефу. А из его двери неспешно вышла ледяная дама. Она подошла к моему столу. Я вжала голову в плечи стала усиленно щёлкать мышкой. Дама взяла бумаги с моего стола и бросила их на соседний. Я замерла. Она села на край:
— Так вот ты какая! Кисуля.
Я подняла голову. Она изучала меня, как насекомое, прилетевшее на подоконник. Серые глаза смотрели всё так же холодно и немного насмешливо.
— Кто вы такая? И почему так со мной разговариваете? — я была в недоумении. Что она себе позволяет?
— Что, Стас про меня совсем ничего не рассказывал?
Тут до меня стало доходить:
— Вы — Светлана?
— Ты умненькая, не то что другие, — она снисходительно улыбнулась.
