и в получившийся мешок с замороженной ягодой сунул мою больную ногу.
— Никогда меня ещё так не лечили!
Его тонкие пальцы быстро бегали по коже. Взгляд его умных глаз из слегка насмешливого превратился в заботливый.
«О, боже! Принц Станислав, держи меня за ногу!» — я просто плыла в его руках.
«Ну, ты и дура», — моё второе знало, как привести меня в чувство.
— Клубнику к ноге тоже на стоматологии научили привязывать? — съязвила я. Что я хочу от него, в самом деле?
— Сам догадался. При ушибе или растяжении первым делом надо приложить холод, на несколько часов, — похоже, сейчас он не врал. — Я подумал, что немного замороженной клубники будет самое то. Ты, кстати, ешь шашлык. Нам скоро в больницу ехать.
— Я ем, — я откусила мясо. — М-м! Предупреждать надо! Так можно и язык проглотить! — в самом деле, шашлык таял во рту. Сочный, нежирный, с хрустящей корочкой.
Ни в какую больницу мне не хотелось. Что я там забыла? Мне было хорошо здесь и сейчас.
Но мы всё же туда поехали. Он, ставший вдруг молчаливо-серьёзным, и я в своём дурацком клубничном гипсе.
Потом… Потом он стал приезжать в больницу. Он привозил мне цветы и фрукты. Из принца из сказки он превратился в воздух, которым я дышала. И вышло так, что из больницы он просто забрал меня к себе домой.
И для чего? Для того чтобы бросить? Я здесь, а он укатил в Таиланд со своими дружками. Да, ладно бы с ними, а то с этой Светкой.
Вот стерва! Паскуда! Дождалась своего! Моего! А этот, мой? За старую любовь уцепился? Вали! Не держу! Мне и тут хорошо! Без тебя! У меня тут от кавалеров отбоя нет. У меня тут каждую ночь чудеса.
И будто подтверждая мои мысли, послышался осторожный стук.
Глава 48
Я вышла из ванной:
— Принцесса готова к приёму гостей!
— Вы что-то сказали? — дверь в номер приоткрыли снаружи. В проёме показалось удивлённое лицо моего нового гостя. Густые брови, пышные усы, переходящие в пушистые бакенбарды и на макушке — высокая турецкая феска.
— Мне показалось, вы хотите войти? — ему, наверно, думалось, что я сама должна подтолкнуть его к активным действиям.
— Знаете, мне тоже так показалось, — брови его поднялись, лицо расплылось в наивной и в простоте своей обаятельной улыбке.
— А я вас ждала, — сообщила ему я.
— Как так — "ждала"?
— С сердечным трепетом, — объяснила я. — Как ещё ждут? Как на первом свидании.
Не знаю почему, но мне было интересно, кто сегодня появится. Хотя, почему — не знаю. Наверное, знаю: сижу здесь одна, словно музейный экспонат на витрине. Связи нет. Дворецкий вечно занят. Разговариваю с картинами.
— Так я войду? — похоже, он не верил своему счастью. — Я принёс пирожные. Думаю, они вам понравятся.
Он вошёл в номер. Похоже, чтобы выделяться из толпы, одной фески и бакенбардов ему было недостаточно. Приземистый и полноватый одет он был в какую-то странную длинную, почти до колен светлую рубашку или скорее тунику. Поверх неё — расшитый цветными узорами чёрный жилет. Красные широкие шаровары были затянуты пёстрым поясом, концы которого свисали из-под туники. В руках он держал большое серебряное блюдо, на нём горкой возвышались пирожные.
— Сами пекли? — поинтересовалась я.
— Зачем сам? Специальные люди пекли! — обиделся он.
— Почему тогда они должны мне понравиться?
— Потому что — это не пирожные, это — амброзия! — заверил он. — Кушать будешь, смотри — осторожней! Язык можно проглотить!
— Как же тогда будем разговаривать?
— Зачем разговаривать? Сидеть будем! Друг друга за руки будем держать, — обладатель фески и бакенбардов поставил разнос на сундук и опустился на кровать.
— Принесли бы лучше фрукты.
— Обязательно, обязательно принесу, о, прекрасная госпожа, — толстячок подвинулся ближе. Глаза его поедали меня, жгли моё тело, почти что испепеляли одежду. Он схватил меня за руку.
— Не рано ли проявлять такой напор? — я чуть отодвинулась от него. — Я повода не подавала.
— Не нужен нам повод, прелестница! — он снова придвинулся. — Блеск глаз твоих ярких — повод! Звук голоса твоего милого — повод!
— Но всё же…
От него шёл лёгкий аромат корицы. Я чувствовала себя как в кондитерской лавке.
— О, великолепная! — он весь, даже с ногами оказался на кровати и постарался прижаться ко мне. — О, бесценная!
— Ты обувь хотя бы снял! Мне спать на этой постели! — кивнула я на его персидские туфли с загнутыми носами.
— Зачем тебе спать, о, божественная! Я это быстро! — он, не отрывая от меня страстного взгляда, подрыгал одной ногой в воздухе. Правая туфля отлетела к стене, через мгновение за ней полетела и левая.
— Что это за странный костюм у тебя? Турецкий?
— Я — филэллин. Сражался с османами за свободу Греции, — он снова был рядом со мной.
Я было хотела отстраниться, но снова какой-то дурман заволок мою голову. Когда это началось, я даже не успела заметить. Я чувствовала лишь то, что совершенно не могла сопротивляться.
Дрожащими от нетерпения руками освободитель греков гладил мою спину, горячими губами целовал шею.
— Что значит — филэллин? — какое странное слово. Может, оно так подействовало на меня?
Пушистые усы и бакенбарды мягко щекотали мою кожу.
— Долго рассказывать, о, очаровательная. Мои губы заняты. Они пьют нектар твоего прекрасного тела, — промурлыкал он.
Он быстро, без лишних движений снимал с меня одежду. Каждый обнажавшийся участочек кожи он осыпал поцелуями. Голова закружилась, я закрыла глаза и плыла на волнах его ласк. Он продолжал целовать и поглаживать меня, а в коротких перерывах между поцелуями шептал о моей неземной красоте. Я превратилась в куколку, которую он вертел на кровати, как ему было надо. Я лежала на животе и даже ямочка под коленкой не осталась без поцелуев. Не заметила, как подушка-валик оказалась у меня под бёдрами. Вечерами, бывало, я поглядывала на неё и думала, для чего она нужна. Спать на ней было совершенно неудобно. И вот сегодня секрет раскрылся, — сквозь туман в голове подумала я. Благодаря этому валику покорителю османов открылся чудесный вид. Чем он и не преминул воспользоваться. Мне было стыдно, что он ласкает меня, но я не могла сопротивляться.
Он оторвался от меня на мгновение, избавился от своих шаровар.
И вот тут нежного толстяка будто подменили. С низким утробным рычанием он подмял меня под себя и короткими быстрыми ударами стал загонять своего филэллина внутрь меня.
— Поосторожней! — просила я. — Потише!
Но он вместо этого сжал меня своими лапищами так, что хрустнули
