политический национализм стал знаменем оппозиции и в Армении. В 1965 году в мире отмечали трагическую дату — 50-летие геноцида армян в Османской империи, что само по себе стимулировало взлет армянской этнополитической активности. В 1966‐м была создана нелегальная Национальная объединенная партия (НОП), в программе которой главной была идея независимости Армении от Советского Союза[404].
На Кавказе этнический национализм у одних народов подталкивал к национализму и другие этнические группы в силу этнической «чересполосицы», интенсивных взаимных контактов и политической взаимозависимости. Оживление грузинского национализма всколыхнуло этническую антигрузинскую мобилизацию в автономиях этой советской республики — в Абхазии и Южной Осетии. Здесь местные движения не призывали к независимости, а добивались административного переподчинения автономий, их перехода из Грузии в состав РСФСР[405]. Разумеется, ориентация абхазского национализма не поддерживалась партийными властями Грузии, а вслед за ними и ЦК КПСС.
Очевидно, что если уж диссидентский национализм появился в Грузии и в Армении, то он не мог не появиться и в Азербайджане. Так и случилось — в 1970‐х годах и в Азербайджане появился диссидентский, антисоветский национализм, ставящий своей целью восстановление государственной независимости республики, подавленной советской властью в 1920 году. Подъем такого национализма связан прежде всего с именем Абульфаза Эльчибея (настоящая фамилия Алиев), который в 1973 году организовал первую в АзССР националистическую организацию «Свобода», а уже через два года был за эту деятельность арестован сотрудниками КГБ[406]. У диссидентских групп трех республик Южного Кавказа был общий повод говорить о восстановлении независимости государств, существовавших здесь в 1918–1921 годах. Схожесть Азербайджана, Армении и Грузии проявилась и в первые годы их постсоветской истории, ведь в каждой из этих республик лидеры национальных движений (Эльчибей, Гамсахурдия и Тер-Петросян) пришли к власти, стали президентами своих стран, хотя надолго эту власть удержать не смогли.
Причины роста национализма в эпоху «стабильности» и уровень его проявления в разных республиках
Перечисляя причины подъема «советских национализмов» в союзных республиках, историк Н. Митрохин пишет:
Наиболее очевидной причиной была имперская политика союзного центра, принятие многих решений в Москве, хотя декларативно эти права предоставлялись руководству «союзных» и «автономных» республик[407].
Эта точка зрения не оригинальна, в той или иной форме она часто повторяется в оценке причин подъема национализма в СССР, который так или иначе связывают с жестким имперским характером национальной политики[408]. Мы же считаем эту гипотезу ограниченно верной. Эта гипотеза не учитывает то обстоятельство, что национализм зачастую проявлялся и развивался вовсе не в ответ на имперское давление, а, напротив, в районах с наиболее благоприятными условиями для политического развития — как, например, украинский национализм сформировался в западных районах Украины. Можно привести и пример от обратного. В советское время больше других от имперского самовластия пострадал Казахстан. Здесь был наивысший уровень голода в 1930‐х годах (казахи потеряли за 1931–1933 годы «от голода и связанных с ним эпидемий, а также постоянно высокого уровня естественной смертности 2 млн 200 тыс. человек, т. е. около 49 % всего своего состава»[409]). Границы именно этой республики чаще, чем любой другой, перекрывались по решению Кремля без согласования с местными властями. Тем не менее все это не привело к заметным проявлениям национализма в Казахстане. Гипотеза о росте национализма как прямого ответа на навязывание имперской воли народам СССР совсем не объясняет причин подъема национализма именно в брежневские годы, когда давление Кремля на республики было куда меньшим, чем во времена Сталина и Хрущева.
Мы предлагаем свое обоснование причин этого явления, объясняя подъем диссидентского национализма в ряде союзных республик в брежневские времена как ответ прежде всего на кризис советской, коммунистической идеологии. Национализм заполнял собой растущий идеологический вакуум.
В годы войны сплочение населения СССР против немецких захватчиков сливалось в массовом сознании с советской идеологией, господствовавшей на большей части территории страны, за исключением регионов, присоединенных к СССР в 1939–1940 годах. В 1940‐х официальная идеология достигла своего наивысшего влияния. После войны советская идеология стала слабеть, а недовольство хрущевскими реформами ускорило этот процесс, хотя, как я пытался показать, в хрущевский период советская идеология все еще преобладала в большинстве регионов СССР, а признаки ее кризиса проявились позднее, в эпоху «стабильности», или, по-другому, застоя.
Сама концепция застоя отражает кризис советской модели политического развития и советской идеологии. Застой — это время, когда становилось все заметнее экономическое отставание Советского Союза от развитых стран Запада. Они представали перед советскими людьми в образе врага, но страх перед Западом со временем слабел, особенно после того, как сами советские лидеры в 1970‐х годах ввели в оборот термин «разрядка международной напряженности». В таких условиях негативная консолидация советского общества страхом перед «капиталистическим миром» становилась затруднительной, а образ свободного Запада приобретал все бо́льшую привлекательность в глазах советских граждан. В это время впервые началась массовая эмиграция из СССР. Опираясь на детище «разрядки» — Международный пакт ООН «О гражданских и политических правах», ратифицированный Указом Президиума ВС СССР от 18 октября 1973 года, к 1979‐му из Союза выехало по этническим квотам почти 300 тысяч евреев[410] и около 100 тысяч немцев[411]. В это же время из СССР эмигрировало около 47 тысяч представителей других национальностей: греков, армян, курдов, турок и др. Число выехавших было многократно меньше числа людей, подавших заявление на выезд, но не получивших разрешения в силу чрезвычайной ограниченности квот для соответствующей этнической группы. Эти люди на долгие годы пополнили ряды «отказников» — активного отряда диссидентского движения в СССР.
Во времена застоя постепенно слабела надежда на обновление коммунистической идеи и на появление «хорошего социализма». Одновременно все заметнее проявлялся имитационный характер социализма в условиях растущего социального расслоения общества и появления признаков теневого капитализма и повсеместной коррупции. Слово «блат» — блага, получаемые по знакомству или связям в распределительной системе, — стало в брежневские времена важной частью советского обихода. В это время прекращается критика Сталина и сталинизма и навязывается культ нового вождя — Брежнева, но этот культ почти сразу же осмеивается в анекдотах и предстает в общественном дискурсе в виде фарса. Людям трудно было воспринимать в качестве великого политика, мыслителя и писателя (лауреата Ленинской премии в области литературы за 1979 год) человека, с трудом зачитывающего по бумажке тексты на своих публичных выступлениях. С сомнением отнеслось советское общество к пропагандистской шумихе вокруг принятия третьей советской Конституции (1977), необходимость которой была непонятна большинству советских людей и воспринималась ими всего лишь как очередное средство возвеличивания коммунистического вождя, которому захотелось заменить «сталинскую» Конституцию 1936 года
