не помешало бы и у нас установить на Советской армии.
— Я плюс компания? — кивает Саша на знак с изображением Волонда, Коровина и кота Бегемота, и негромко смеётся.
— Ага.
— Уже жалеешь, что познакомилась? — прерывает смех Саша и выжидающе смотрит на меня.
— Не знаю. А стоит?
— Надеюсь, что нет, — отвечает Корсаков, обняв меня сзади руками за талию и притягивая к себе.
И дальше делает что-то невообразимое для меня — выхватывает мой телефон, чтобы сделать селфи. Совместное селфи! Сказать, что я была в шоке, это ничего не сказать. Почему-то на секунду даже померещилось, что вот-вот из-за угла выпрыгнет Ярик и заорет «не снимать!», сокрушаясь о подмоченной репутации генерального директора.
Побродив еще по улочкам и поужинав в каком-то уютном и, к моему огромному облегчению, совсем не пафосном ресторане, мы продолжили свое пешее знакомство со столицей. После сытной трапезы в Корсакове вдруг неожиданно проснулся господин архитектор. Он вспомнил, что совсем недалеко находится Таганка, и поэтому потащил меня смотреть плоский дом[1].
— Вот ведь фантазия была у людей, — пробормотала я, во все глаза таращась на диковинное здание. Из-за оптической иллюзии дом действительно выглядел плоским. Как рассказал Корсаков, весь секрет состоял в том, что за правой четвертью фасада никаких квартир просто не было, а за крайними рядами окон на всех этажах располагались длинные узкие помещения, у которых стены сходились под острым углом.
— А говорят у нас в Самаре за каждый квадратный метр дерутся, чтобы муравейник построить, — ухмыляется Саша. — Дореволюционные архитекторы нас точно переплюнули.
Ноги уже изрядно гудели, но останавливаться не хотелось. Казалось, что каждый шаг будто приближал нас с Сашей друг к другу. Я узнавала Корсакова всё больше: и каким он был раздолбаем в детстве — как-то раз он даже запулил футбольным мячом в папину новую машину. И каким он был бунтарём, любившим погонять на своих спортивных тачках во времена студенчества. Бунтарём, которому он теперь не позволял выбираться наружу, и потому держал в себе за семью замками. И каким он стал серьёзным парнем, который отправился в Германию за дополнительным образованием, чтобы постичь в совершенстве азы того дела, которому он планировал посвятить всю жизнь.
— Неужели, ты никогда не мечтал заниматься чем-то другим? Помимо рисования и строительства?
— В детстве хотел быть космонавтом. Это считается?
— Ну а если серьёзно? Ты же служил в Президентском полку, — вспоминаю я. — Почему не пошёл делать военную карьеру?
— Служил я не по доброй воли, а потому что был наказан за небольшой бунт, — усмехается Корсаков. — Отец был уверен, что военная служба сделает из меня серьёзного человека.
— И он оказался прав?
— Сомневаюсь. Служба никого кардинально не меняет. А серьёзного человека из нас может сделать только жизнь… Ну или мы сами, если действительно этого захотим.
В разговорах раскрывалась и я сама, понемногу в каких-то отдельных словах и мыслях, которые я решалась озвучить вслух. И сегодня мне совсем не хотелось вредничать, даже сарказм почему-то получался какой-то добрый. Всему виной неверное была Москва.
Вёрстка очередного номера, совместный конкурс, подготовка к которому, откровенно говоря, шла со скрипом, странный недоброжелатель и чёртово пари — всё это осталось там, в Самаре. А здесь были мы, просто двое счастливых людей, наслаждающихся обществом друг друга и этими мгновениями абсолютной свободы, которые мы так спонтанно организовали в своей жизни. Без масок, без игры, без притворства. С моей стороны так точно. А Саша… хотелось бы думать, что тоже.
Захлестнувшая влюбленность делала меня очень тактильной. И если раньше, я по большей части лишь принимала все причитающиеся знаки внимания, то сейчас мне очень хотелось отдавать — тепло и ласку, заботу и внимание. Я не боялась сама тянуться за поцелуями и целовать, обнимать крепко-крепко, будто в последний раз, задыхаясь от переполнявших меня чувств. Чувств, которые не прорывались словами, застревая то ли в горле, то ли в области сердца, заставляя его болезненно сжиматься. Сердцу ведь нет никакого дела до разума, который просит не спешить и не растворять себя без остатка в другом человеке. Оно истосковалось по любви и по тому, как это здорово — просто наконец что-то чувствовать.
Мы идём, держась за руки, наслаждаясь шумом вечернего города. В Москве всё по-другому, и воздух, и люди, и ритм жизни. Я чувствую себя маленькой любопытной песчинкой, которая плывёт в этом вечно спешащем и озабоченном людском потоке. Но моя ладонь захвачена в плен сильной и крепкой ладонью Корсакова. Он рядом. Идёт, приноровившись своими длинными ногами к моему уже уставшему замедленному шагу.
Где-то вдали сверкнула молния, и следом над нами загремели небеса.
— Кажется, сейчас ливанёт, — с опаской смотрю я на резко потемневшее небо. А я даже не знаю, сколько нам идти до квартиры Александра третьего. В столице во мне просыпался географический кретинизм, и я совершенно не ориентировалась в улицах.
— Уже, — говорит Саша, в унисон огромной капле, упавшей мне на нос. — Можно вызвать такси, но нам идти пару кварталов. Поэтому у меня есть идея получше.
— Какая?
— Бежим!
[1] Речь идёт о доме № 1/2 стр 2 по ул. Таганской. В народе ему дали прозвище «Плоский дом» из-за архитектурных особенностей
Глава 42
Обогнать дождь не удалось. Я смеялась, бежав следом за Сашей, пока тот крепко держал меня за руку и лавировал между нескончаемым людским потоком, большая часть которого явно была не рада перспективе промокнуть под дождем. А я вот почему-то не боялась дождя. На дворе был май, а на мне тёплая ветровка Корсакова, которую он заботливо нацепил на меня после ресторана. Стоит ли переживать, что нас решил почтить своим вниманием настоящий весенний дождь?
Однако мои излишне позитивные мысли быстро сменил лёгкий дискомфорт, когда я нехило так зачерпнула кедой воды в луже и промочила ноги. Весенний дождь грозил переквалифицироваться в какой-то жуткий тропический ливень.
И всё же было во всей этой ситуации какое-то ребячество, веселье, чувство неожиданно ворвавшейся в душу эйфории.
Мы побежим по улицам Москвы,
Я догоню и дам последний шанс…[1]
— Что ты там мурлычешь? — оборачивается Корсаков. Несмотря на окружающую обстановку притормаживает, взирая на меня с любопытством.
— Песню о Москве… и не только, — слово «любовь» застревает у меня в горле, но я, повинуясь кому-то внезапному порыву, обхватываю ладонями лицо Саши и оставляю долгий неспешный поцелуй. Есть всё-таки в этом какая-то романтика. Пускай и подпорченная мокрыми кедами.
— Наконец-то.
— Что?
— Ты перестала меня отталкивать, — задумчиво говорит Александр третий, склонившись к моему лицу и чертя большим
