тревожные тона, с предсказанием печальных перспектив. Когда воинскому начальству стало об этом известно (солдат на богослужения в храмы делегировали, даже издавали для этого специальные приказы, а офицеры особого рвения не проявляли), реалистично мыслящего священнослужителя вначале отстранили от осуществления своих прямых функций, а затем и вовсе через военное министерство отозвали с Украины[420].
Таким образом, в оценках и рассуждениях К. Гельсхорна содержится значительный массив интересных сведений, касающихся весьма тонких, деликатных аспектов (польский, еврейский факторы в оккупационной системе координат, подробности совершения культовых обрядов, их связь с политикой и др.), которые помогают обогатить палитру представлений о сложнейших процессах.
Рассуждая о том, что нужна новая, послевоенная, демократическая Россия, профессор-дипломат Ф. Шрадер пишет, что «путь к этой новой России идет сквозь мрак бесконечной смуты, проходит по развалинам гетманского режима, созданного нами и защищаемого, но неверными средствами. Ведь давно уже ни для кого не секрет, что по отношению к украинцам мы жестоко заблуждались. Сами же наши солдаты рассказывали, как им доводилось грабить сельское население этой страны, отбирая скот, их коров и свиней, а также продовольствие. Несмотря на всю общность интересов, связывавшую нас с украинцами, между нами и украинским крестьянством вставало привидение – правление, которое мы осуществляли на основе насилия»[421]. Наверное, другой ответ на поставленный Ф. Шрадером вопрос искать не стоит, как ясно и то, что могли по этому поводу рассказать солдаты-оккупанты.
Разве что можно добавить только краткую фразу из послесловия к своему дневнику профессора: «Не подлежит никакому сомнению, что мы, немцы, поступали с украинцами вовсе не так, как хотели бы, чтобы поступали с нами»[422]. Обращение к логике одной из библейских заповедей в данном случае выглядит нелишним. Неприятие принесенного австро-немецкими оккупантами способа государственного правления и в идейно-политическом, и в экономическом отношениях было почти тотальным.
Однако массовые народные настроения украинцев, даже будучи практически всеобщими, не могли автоматически трансформироваться в конструктивные, осознанные, просчитанные действия. С необходимостью требовалось определенное время и на дозревание ситуации, и на подготовку субъективного фактора к осуществлению решительных спасительных и одновременно перспективных мер, шагов.
Ведущие партии Украинской революции – УСДРП и УПСР – с одной стороны, несли прямую ответственность за появление в Украине австро-немецких оккупантов – силы, которая приостановила развитие самой революции. С другой – не могли примириться с тем, что дело, ради которого эти партии были образованы и существовали, действительно могло погибнуть, а многим казалось, что это уже случилось. Необходимо было определенное время, чтобы преодолеть шоковое состояние, понять сущность поведения властных сил, вчерашних попутчиков (УПСФ открыто колебалась между поддержкой правительства, участием в нем, хотя и с определенными оговорками, и неприятием нового государственного курса). Периодически наружу прорывались признаки различия во взглядах УСДРП и УПСР на ситуацию и на пути активизации революционных действий. К старым разногласиям и обидам добавились новые, которые все больше усложняли межпартийные отношения. Наконец, сами украинские социалисты, прежде всего УПСР и УСДРП, каждый по-своему переживали стадию внутренних размежеваний, расколов. Значительная часть их членов, решительно-непримиримо реагируя на действия правых реакционных сил, быстро эволюционировала в сторону леворадикальных платформ.
При таких обстоятельствах нелегко даже определить силы, политические субъекты, которые бы наиболее полно, наиболее последовательно представляли интересы Украинской национально-демократической революции, были бы ее единственным рупором или хотя бы отражали общие, так сказать, консолидированные стремления. То есть, пытаясь разобраться в сущности взглядов революционных сил на ситуацию в Украине, на перспективы освободительной борьбы, на поиск путей достижения идеалов Украинской революции, следует, очевидно, избегать излишней однозначности, категоричности, подходить к проблеме развития концепции революции как к сложному, противоречивому процессу, в котором в итоге даже доминантные линии проявляли себя не всегда сразу, рельефно и убедительно.
Исходным моментом для построения теоретических концепций относительно дальнейшей судьбы революции была, конечно, идейно-политическая квалификация сущности гетманского режима, выработка отношения к нему. Здесь, на первый взгляд, все было более-менее понятно. Считая гетманат «диктатурой помещиков и капиталистов» (П. Христюк), властью «русских реакционных кругов» (И. Мазепа), украинские эсеры и социал-демократы решительно отказались принимать участие в формировании и деятельности нового правительства, занимали резко критическую позицию по отношению к нему (правда, социал-демократам для этого пришлось преодолеть временную растерянность).
Не имея сколько-нибудь серьезной социальной базы, гетманат не мог надежно опереться на какую-либо украинскую политическую силу, например на политическую партию.
Гетманский переворот «освятила» Украинская демократическо-хлеборобская партия. Однако она была слабоорганизованной и не могла претендовать на всеукраинский характер: по оценкам П. Христюка, партия «до самого переворота была, собственно, группой кулаков Лубенского уезда»[423]. Очевидно потому, несмотря на все старания лидеров УДХП, гетман не пригласил в правительство ни одного их представителя.
В весьма непростом положении оказались лидеры из Украинской партии социалистов-федералистов. Внутренне солидаризируясь с устранением с политической арены Центральной Рады, они пытались внешне не потерять своей национальной и политической чистоты. Принимая «сердитые» резолюции против гетмана, выдвигая ему решительные по форме требования, они искали пути сотрудничества с режимом, делегирования во властные структуры своих представителей[424].
В результате правительство – Рада министров – сформировалось преимущественно из представителей правых всероссийских партий, хотя некоторые его члены были украинцами по национальности. «Началась диктатура российско-жидовско-польско-малороссийской буржуазии на Украине»[425]. Как уже неоднократно случалось в течение предыдущего революционного года, народные массы оказались явно более последовательными в своем отношении к новосозданной власти, чем те, кто от их имени брал на себя смелость говорить и действовать на высших ступенях политики.
Весьма сложным оказался процесс поиска политической платформы V конгрессом УСДРП и IV съездом УПСР (оба форума были запрещены властями и, несмотря на аресты части делегатов, в середине мая 1918 г. все же состоялись)[426].
Особенно острые коллизии разыгрались в среде украинских эсеров, которые подошли к своему съезду практически в стадии раскола. И правое, и левое крылья были представлены на съезде примерно одинаковым количеством делегатов. Поэтому по некоторым вопросам голоса разбивались пополам, и согласованного решения достичь так и не удалось.
Правая часть партии считала, что революция закончилась, и предлагала использовать «передышку» для «организации масс, подъема их культурности, классовой и национальной сознательности» в условиях легальной или полулегальной деятельности партии. Некоторые из лидеров этого крыла предлагали отправной точкой в поиске тактики выбрать «сохранение украинской государственности» как одного из важнейших достижений революции. Согласно этому считалось возможным участвовать в парламенте, Государственном Совете, если бы он был созван гетманом.
Левая часть партии, напротив, считала революцию незаконченной. Решительно протестуя против «национально-государственнической и эволюционной» политики правой части партии, левое течение призывало к продолжению классовой социалистически-революционной борьбы трудовых масс, к переходу партии в
