отсутствием хлеба катастрофическое, грозит бедой; с апреля не получено ни одного вагона хлеба. На почве голода рудники и заводы закрыты», – говорилось в телеграмме в министерство внутренних дел от 10 июля с Донбасса[410]. Мало чем отличалась ситуация в Киеве и на Правобережье в целом, все больше распространяясь и на села, где участились случаи голодных обмороков и даже голодных смертей.
Особая комиссия, созданная в июле 1918 г. при министерстве внутренних дел для изучения продовольственной ситуации в Донбассе, была вынуждена констатировать: «Во многих районах царит настоящий голод… Рабочие бросают свое последнее имущество и буквально все бегут»[411].
Следовательно, введение П. Скоропадским режима альтернативного, противоположного предыдущему – революционно-демократическому, – не только не разрешило назревших на весну 1918 г. противоречий, но еще больше осложнило ситуацию в Украине, привело к очевидному ухудшению положения большинства ее населения, особенно бедных слоев. Все это приводило к неотвратимому нарастанию общественного напряжения, детерминировало новые взрывы политической борьбы. Размах и эффективность последней в значительной степени зависели от степени организованности, сплоченности революционно ориентированных сил, их способности повести за собой массы, предложить привлекательные программы, зажигательные, мобилизующие лозунги.
Не принес положительного эффекта и затяжной переговорный процесс с РСФСР, начавшийся еще в мае и буксовавший буквально в каждом обсуждаемом вопросе[412]. Особенно острые противоречия обнаруживались при приближении к территориальным проблемам, сразу же проявлявшим полярные позиции и прочную увязку в тугой узел и социальных, и национальных, и международных факторов. Особый интерес в этом плане представляют новые документальные и фактографические материалы, ставшие достоянием научной среды в самое последнее время благодаря усилиям историка А. К. Сорокина[413].
XI. Незатухающие пожары сопротивления
Происходившие в Украине контрреволюционные подвижки не только катастрофически влияли на положение основной массы украинского народа, но и все более обнажали бесперспективность завтрашнего дня. Мало кто мог чувствовать себя беспечно, уверенно, не задумываться над вопросом – чего ждать?
На любом уровне осознания и оценки ситуации было ясно одно: сохранение оккупации – это продолжение тотального грабежа страны, усиливающееся выкачивание за рубеж ресурсов и результатов труда нации. И если в этом фарватере и дальше будет действовать гетманский режим (а то, что иначе, как угождать настоящим полновластным хозяевам положения, власть Украинской Державы вести себя не могла – ей бы просто не позволили), по большому счету означало одно: вопреки чувствам и интересам украинцев, их насильно превращали в подчиненное орудие обеспечения потребностей не своей, иной, чужой общности.
Поэтому оформившаяся модель государственного управления воспринималась как нечто в целом чужеродное и единое, а именно – оккупационно-гетманский, репрессивный, антинациональный, унижающий человеческое достоинство режим. Отсюда его практически полное неприятие.
Вряд ли стоит специально подробно останавливаться на сюжетах, связанных с экономическими (хозяйственными) аспектами деятельности оккупационного режима, хотя фактов, документов, исследований тут огромное количество. Может быть, в порядке иллюстрации достаточно ограничиться лапидарным замечанием-выводом из книги немецких мемуаристов: «На Украине, где их (германских и австро-венгерских войск. – В. С.) продвижение шло особенно быстро и легко, они поистине наложили руку на кладовую России и в глубине души уже видели, как столь же точно, сколь и тщательно организованная и бестрепетно работающая администрация тут же “оприходует” все эти запасы…» (подчеркнуто мной. – В. С.). Как добиться цели – «предоставить в распоряжение германского народного хозяйства продовольствие и сырье» (естественно, украинские) – оккупанты решали сами[414]. И это, в общем-то, весьма хорошо известно.
Ценность анализировавшегося выше издания «Украина – 1918. Взгляд из Германии» состоит и в том, что в нем содержатся очень любопытные сюжеты, до которых практически не доходят отечественные исследователи.
Кроме того, что уделяется, как уже отмечалось, определенное внимание, условно говоря, «польскому фактору», который так или иначе оборачивался не в пользу немецкой стороны[415], одновременно оставаясь воинственно антиукраинским, евангелический референт К. Гельсхорн подробно останавливается на проблеме отношения местных евреев к немцам.
Осуществив краткий экскурс в историю страданий и лишений еврейского этноса в России, автор, невзирая на разнотолки, приходит к выводу, что в целом «евреи встретили немцев (т. е. их приход в Украину. – В. С.) вполне дружественно, не только потому, что им было удобно работать с немцами, а из-за того, что германские победы покончили с властью царизма, при которой на евреев налагались многочисленные ограничения»[416]. Хотя в данном случае явно переоцениваются результаты империалистической войны в пользу Германии, определенная логика в подобных утверждениях все же в целом есть. Однако немецкий священник не вполне последователен, пытаясь углубить анализ деликатной проблемы. «Вполне понятно, что евреи с радостью приветствовали свержение царизма. За свою свободу они должны были благодарить победы германских войск и русскую революцию, которая завершила дело, начатое первыми. Русская революция имела немало сторонников среди евреев. Многие из них были фанатичными приверженцами большевизма или социальной революции. Конечно, в большинстве своем это были те, у кого не было своего дела, так что терять было нечего. Так как немцы на Украине боролись с большевизмом, то евреи, настроенные большевистски, естественно, стали противниками немцев. Кроме того, евреи зачастую хотели бы сместить фокус недовольства русского населения дороговизной, вызванной скупками евреями продовольствия и иных товаров, на немцев, якобы виновных в росте цен»[417].
Еще в большей мере автор противоречит сам себе, полагая, что «в целом евреи на Украине, как и в других местах, сослужили нам немалую службу, хотя и гарантировали себе немалую выгоду. В России же еще более, чем в иных странах, верна поговорка, что без евреев гешефта не будет. Обстановка на Украине была такова, что без помощи евреев мы не смогли бы там добиться вообще ничего, по меньшей мере в деловом отношении… Наши солдаты провернули с евреями немало дел, да и, как говорили, кое-какие частные сделки не прочь были обделать с ними и некоторые офицеры. Евреи чуть ли не осаждали немцев. Затем они предлагали нашим солдатам разнообразные товары, которые они отправляли домой или брали с собой, уезжая в отпуск… Евреи для нас, немцев, были незаменимы как переводчики, ведь их наречие, идиш, суть лишь испорченный немецкий, сильно перемешанный со словечками из иврита, русского и польского языков. Так что с евреем всегда можно было договориться»[418].
Совсем иные выводы следовали из анализа немецко-украинских отношений. Попытки доказать, что «уважение к немцам было очень велико», разбиваются о категорическую констатацию, что начавшейся крестьянством «конца-края войне не видно»[419]. Поэтому на основе обобщения сведений, как на внутреннем фронте, так и неутешительной информации, поступавшей с западного театра военных действий, евангелический пастырь решился произнести проповедь, облеченную в
