напиться, – ведет рукой по волосам, – но теперь же нельзя.
Она улыбается не по-настоящему и продолжает пялиться в одну точку.
– Ты можешь мне объяснить, что с тобой происходит?
Она вздрагивает. Смотрит на меня исподлобья.
– Мне не нужен этот ребенок, – давится словами, – я не хочу детей. – Сжимает губы в узкую полосочку.
– Ну, давай начнем с того, что в данной ситуации все же стоит сказать «нам», а не «мне».
Она пугливо дергается и замирает.
26
– Ты не можешь решать это одна. Несмотря на то, что тело все-таки твое.
Еська отводит взгляд.
– Я же говорила тебе, говорила! – повышает голос, привлекая к нам внимание людей за соседним столиком. Мечется. Торопливо пробегает пальцами по волосам, лицу. Снова смотрит на меня. Выжидающе. Словно хочет, чтобы я сейчас согласился со всем, что она говорит.
– Помню, но сейчас все иначе.
– Я не могу, – качает головой. – Пойми же, я не могу быть матерью. Я ведь буду, как она. Ты это понимаешь? Я хочу другого. По-другому! Не по залету, не так.
– Понимаю. Кроме того, что ты будешь, как она.
– Андрей, пожалуйста, не заставляй меня, я тебя умоляю. Я приняла решение, если результат будет положительным… Прошу тебя, – касается моей руки, впиваясь в запястье ногтями.
– Просишь дать согласие на то, чтобы от него избавиться? – непроизвольно смотрю на ее живот. – Или от нее.
– Нет, все же не так.
– А как? Для меня это тоже неожиданность. И я также не планировал. Но если уж вышло, мы можем…
– Я не готова морально. Понимаешь? – подается вперед и говорит совсем тихо. – Я не буду его любить, – шепотом, – не смогу. Он же… Прости, прости меня. Пожалуйста.
Она дрожит. Плачет. Ее колотит.
Меня и самого передергивает. От ее слез и голоса этого замогильного.
– Поехали домой. Есь, давай вставай. Дома поговорим.
Токарева нехотя поднимается с кресла, с грустью смотрит на осиротевший и все еще полный бокал вина. Пробегает подушечками пальцев по тонкому стеклу, после чего подхватывает свое пальто.
В машине она молчит. Я тоже. Хотя сказать есть что. Прорывает прямо. Но я намеренно стискиваю зубы, чтобы не доводить до крайности.
В какой-то момент закрадывается мысль о том, что она права. О том, что рано. Мы не готовы, можем не справиться…
Честно говоря, это была первая мысль, когда я увидел две полоски на тесте.
То, что она предлагает, – самый простой вариант. Но это видимость. После придет откат. Обвинения. Сожаления. Они, несомненно, будут. Не сейчас. Позже. Пять лет, восемь… Может быть, через три года. Не важно. Они, несомненно, будут.
А если в итоге она вообще не сможет родить?
Бред. Все это какой-то бред.
Я злюсь. На нее и на себя. Ее слова и кощунственные решения отбойным молотком бьют по самолюбию.
О да. Она не просто его задела, она разодрала все в клочья.
Понимание, что ей не нужен наш ребенок, мой ребенок, скручивает внутренности в тугой узел. Холодит.
Останавливаю машину у первого попавшегося супермаркета. Впервые за последний год хочется покурить. Говорят, что, как бы ты ни бросал, когда-либо все равно вернешься к этой чертовой привычке.
– Сиди тут, – смеряю ее взглядом и выхожу на улицу.
Наблюдаю за Есей через ростовое магазинное окно, пока стою на кассе. Срываю с пачки хрустящую пленку. Огибаю машину и, опершись на дверь, прикуриваю.
Легкие сжимаются под напором едкого дыма. Морщусь.
В салон возвращаюсь в уже более стабильном состоянии. Уверенность, что до дома мы точно доедем без скандала, закрепляется на подкорке.
В квартире Токарева сразу же запирается в ванной. Стою у двери все время, что там шумит вода. Но даже этот звук не в состоянии перекрыть ее рыдания. Я отчетливо слышу, как она плачет. Нет. Воет. Громко и надрывно.
Зарываюсь пятерней в волосы и иду на кухню.
Я не ожидал, что все получится именно так. Не думал об этом. Никогда.
Дети были где-то за гранью моего мира. Чем-то далеким и в ближайшее время неактуальным. Но все вышло, как вышло.
Опускаюсь на стул, упираясь локтями в колени. Кисти, сцепленные в замок, болтаются в воздухе.
В прихожей слышится шорох. Дверь в ванной распахивается. Поворачиваю голову. Еся появляется в проеме кухне через минуту. Замирает, хватается рукой за косяк. Впивается пальцами в деревяшку. Смотрит на меня своими заплаканными глазами.
У нее губы дрожат. А я даже сказать ничего не могу. В башке какой-то вакуум.
– Присядь, – перекатываю эти слова на языке, чувствуя сухость во рту.
Она шмыгает носом и садится напротив. Нас разделяет стол. Складывает руки на колени.
Резким движением подаюсь к ней и переставляю стул ближе. Касаюсь ее ледяных пальцев. Сжимаю совсем чуть-чуть.
– Давай поговорим спокойно.
– Давай, – выдыхает. – Я не готова.
Снова начинает старую шарманку.
– Понимаю. Не принимай решения сгоряча. Давай дождемся точных результатов. Я во всем тебя поддержу. В любом твоем решении.
Я, конечно, лукавлю. Можно сказать, даже жестко вру. Но ей об этом знать необязательно. Ее решение, по крайней мере то, о котором она твердит сейчас без остановки, мне не нравится. Но устраивать сейчас скандал и убеждать ее, что так делать нельзя и она хочет поступить неправильно, – сущий бред. Не поможет. Только хуже станет.
– Ладно, – часто кивает. – Завтра придет результат.
Она смотрит в пол. Что-то бормочет, а потом спрашивает:
– Зачем тебе это? Я не понимаю. И чувствую себя от этого еще паршивее.
– Ну он же наш, – пожимаю плечами и касаюсь ее живота.
На самом деле особо я ничего не чувствую. Во мне нет прилива нежности, трепета или какого-то осознанного понимания, что внутри нее зарождается жизнь. Для меня это просто факт, не больше.
Но и позволить ей принять решение, о котором мы оба после будем сожалеть, я тоже не могу. Кто-то должен быть сильнее и взять на себя ответственность за то, что происходит. В конечном счете это не трагедия. И мне очень не хочется, чтобы все в нее превращалось.
– Я думала, что все будет иначе. Позже. Я хотела по-другому… Боже, – накрывает лицо ладонями, – выйти замуж по залету. Это же, это же просто предел моих мечтаний. А что, если через
