я ему и говорю: «Давай лучше ты к нам, а я тогда уступлю ее за три миллиона долларов. Можешь оставить себе лишний миллион за хлопоты».
Я только языком трепал. Думал, он меня пошлет. Не думал, что ему хватит духу. А он сказал: «Дай подумаю». Через неделю перезванивает и говорит: «Ладно. Я приеду». Тут я и обратился к тебе.
– Далеко же ты загадываешь, мистер. С чего ты взял, что я отдам ее тебе – или ему, – если найду? – спросил Элефанти.
– Потому что ты сын своего отца. Я не пру наобум, сынок. Я о тебе поспрашивал. Видишь ли, мы с твоим папаней – мы знали, кто мы такие. Всегда мелкие сошки. Перевозчики. Никогда не просили себе ни власти, ни неприятностей. Мы перевозили. А этот дядя из Европы, с которым я беседовал, – он умник. Базарит по-грамотному. С акцентом. Заслушаться можно. Умники всегда опережают тебя на шаг. Даже если ты себя мнишь шибко мозговитым, преимущество все равно у них. Потому они и умники. Имеешь дело с умником – лучше тебе быть семи пядей во лбу. Твой папаня всегда говорил, что ты семи пядей во лбу.
Элефанти все обдумал и произнес тихо, почти сам себе:
– Я далеко не умник.
– За три миллиона – будешь.
Губернатор помолчал, потом продолжил:
– Я довел дело, докуда мог. Позвонил ему и сказал: «Забьем стрелку». Он сказал: «Положи ее в ячейку хранения, я приеду и заберу, а тебе оставлю налик». Так мы планировали. Встретимся в Кеннеди. Совершим обмен в ячейке хранения и разбежимся. Конкретно мы не обсуждали, как все провернем, но на ячейку я согласился.
– Тогда договаривайся и иди забирай деньги, господи боже мой.
– Это как, если я не знаю, где статуэтка?
– Знал же, – сказал Элефанти. – Она была у тебя раньше, чем у моего папани.
– Он ее заныкал! – Губернатор помолчал. – Еще раз: она у меня была до тюрьмы. Я не мог рассказать о ней жене. Она и так вложила все мои кровные в чертовы бейглы. Статуэтка находилась в ненадежном тайнике. Пока мы чалились в Синг-Синге, я рассказал твоему папане, где она. Он вышел за два года до меня. Согласился забрать ее и придержать. Я ему сказал: «После того как я выйду и обстановка остынет, я за ней приду. И ты получишь свою долю». Он сказал: «Идет». Но перед тем как выйти, он перенес в тюрьме инфаркт, и больше я его не видел. Пытался передать ему весточку в тюремный лазарет, но его отпустили раньше, чем у меня получилось. Его отпустили после инфаркта. Он сам передал мне весточку со свободы. Послал письмо. Там говорилось: «Не парься. Я забрал твою шкатулку. Она в безопасности и в Божьей ладони, как в той песенке, которую ты любил петь». Так что получить он ее получил. И я знаю, что он ее где-то спрятал.
– В Божьей ладони? Что это значит?
– Не знаю я. Просто написано – «в Божьей ладони».
– Тогда ты что-то перепутал. Папаша не мог написать такое письмо. Он никогда не ходил в церковь.
– Вы разве не католики?
– Мать меня таскала в церковь Святого Августина, пока я не вырос и не бросил. Но отец туда ногой не ступал. До самой смерти не ступал ногой в церковь. Мы провели похороны. Только тогда он попал в церковь.
– Может, он спрятал ее в церкви. Или у себя в гробу.
Элефанти задумался. Мать говорила, что хочет эксгумировать отца, чтобы самой лечь в ту же могилу. И Джо Пек обещал заняться этим лично. От мысли о том, как этот безмозглый идиот Джо Пек выкапывает останки отца, ворочает труп, роется в карманах парадного костюма, ковыряется в мозгах папочки отверткой, чтобы найти эту толстушку за три миллиона, как ее там по имени, у Элефанти на миг перехватило дыхание. Потом он взял себя в руки и сказал:
– Он бы не оставил ее в церкви. Он не имел дел с церквями. Никому в церквях не доверял. И он не так глуп, чтобы хоронить ее с собой. Не поступил бы он так с матерью.
– Согласен, – сказал Губернатор. – Но есть же у вас склад. Вы же перевозите товары.
– Я осмотрел все склады до единого, что у нас есть. К каким у меня есть доступ.
– А к каким доступа нет?
– Пожалуй, добраться до них можно, – признал Элефанти. – Но на это уйдет время.
– Времени у меня как раз и нет, – сказал Губернатор. – Дядя, который хочет купить, – он ни с кем другим работать не станет. Таким людям не звонят. Они звонят сами. Я тяну время. Сказал, что мне надо обмозговать сделку. Он нервный. Ему не понравится, если появится второй. Я и так думаю, что он на меня наедет. Вот еще причина, почему я хочу, чтобы ты ее у себя раскопал.
«Вот и пожалуйста, – подумал с горечью Элефанти. – У него никого нет. Если большая шишка из Европы хочет долбаный артефакт, который стоит руки и ноги, а единственная преграда между ним и таким баблом – это пекарь и его дочка… что ж».
– Ты же вроде сказал ему, что ты на Стейтен-Айленде, – ответил Элефанти.
– Такие, если захотят, всегда тебя найдут, – сказал Губернатор. – С другой стороны, он как мой братец Мэйси. Эти люди – они фанатики. Есть пространство для маневра. Я дал ему знать, что, как только запахнет керосином, статуэтка исчезнет навсегда. В унитаз смою. На части распилю. В речку кину. Но еще я думаю о Мелиссе. Так что, когда я пришел к тебе… ну, теперь, зная твоего отца, я чувствую, что в моей команде есть хотя бы один человек, который не кинет.
Элефанти молчал.
«“В моей команде”, – подумал он. – Как это, черт возьми, я уже попал в его команду?»
Губернатор привстал на диване, неловко изогнул спину, залез под диван и достал конверт.
– И еще кое-что, – сказал он и передал конверт Элефанти.
Тот мгновенно узнал болезненные каракули отцовского почерка, под конец жизни ставшего скачущим и крупным. Письмо было адресовано Губернатору.
– Где ты это взял?
– Твой папаня прислал, пока я досиживал.
Элефанти открыл конверт. Внутри была простая визитка с фотографией старых козовских доков, около сороковых, со знакомой статуей Свободы в отдалении. Сзади было приклеено традиционное ирландское напутствие – очевидно, вырезанное из книжки или газеты:
Пусть дорога встречает тебя.
Пусть ветер всегда будет в спину.
Пусть солнце греет твое лицо,
Мягкие дожди оросят твои поля.
И до нашей новой встречи
Пусть Господь хранит тебя в Своей ладони.
Рядом был рисунок коробочки, сделанный отцовской
