Озхар мало что понял, но тут на помощь пришел Лайк и объяснил:
— Видишь ли, мы ночь напролет пытались выработать непротиворечивый и правдоподобный механизм инициации города. Пришли к выводу, что нужно каким-то образом воздействовать на его центральную сущность, как ты очень удачно выразился — на сердце города. Я полагаю, ты уже понял, что случилось с Одессой. Судя по срокам, ее инициация совпала с вашей первой встречей здесь. Со встречей тебя и Тамары. Ну-ка припомните, чем вы тут занимались в первые дни после знакомства? Давайте я помогу…
Простенькое заклинание освобождения памяти коснулось Озхара, потом Тамары, и они неожиданно провалились из летней ночи в летнее утро пятилетней давности. Такое же теплое, но в отличие от ночи нестерпимо яркое.
— Это, — сказал Арик, указывая рукой на здание, — Воронцовский дворец. — Отделаться от присущих экскурсоводам жестов оказалось непосильной задачей даже для Арика.
— Воронцовский? — удивилась Тамара. — Мне всегда казалось, что Воронцовский дворец расположен в Крыму.
— Правильно, — снисходительно пояснил Арик. — Летний Воронцовский дворец находится в Алупке. А это зимний. Воронцов был губернатором Новороссии, так что дворец губернаторский. Колоннада — беседка дворца, построена вместе с ним. Кстати, по Одессе ходят упорные слухи, что у Воронцова был подземный ход из дворца в гавань, тогда море ближе было. Оттуда вроде как втихаря оружие для греческих повстанцев грузили — тоже чтобы не злить Англию и Турцию, как в случае с шахом.
— Подземный ход? — почему-то поразилась Тамара. — Как интересно! Прям монтекристовщина!
— К сожалению, все это лишь слухи. Нет тут никакого хода… Мы одно время интересовались этим. Но версию с ходом поддерживаем, я как-то даже статью в местную газетенку написал. Наврал с три короба, конечно.
— Мы — это кто? — уточнила Тамара.
— Ну… Такие же, как я и ты. Не вполне люди. Точнее, больше чем просто люди.
Тамара немедленно нахмурилась. Арику показалось, что со своей необычностью у нее связаны какие-то очень нехорошие воспоминания. У диких Иных такое случается очень часто — ведь нет рядом никого опытного, способного вразумить, наставить, удержать от опрометчивых шагов и поступков. Арик вполне разделял точку зрения, что потенциальные Иные во многом беспомощнее младенцев, и оттого, найдется ли рядом кто-нибудь опытный и благожелательный, во многом зависит дальнейшая их судьба.
— Ладно, пойдем дальше, — сказал он вслух, стараясь, чтобы это прозвучало бодро и беззаботно. — По бульварчику. К памятнику Дюку де Ришелье и Потемкинской лестнице.
— А правда то, что про люк рассказывают? Мол, если встать на люк и взглянуть на памятник…
— Обыватель всегда грешил бредовыми фантазиями, — прокомментировал Арик, вздыхая. — В принципе, с люка действительно открывается забавный ракурс. И свиток в руке Дюка действительно расположен… неоднозначно. Но лично у меня никаких дурацких ассоциаций не возникает. Давай не будем об этом больше, ладно?
— Давай… — не стала возражать Тамара.
Они шли по бульвару среди гуляющих мамаш и их разномастных отпрысков, среди отдыхающих, ленивых и неторопливых, среди аборигенов, чаще всего деловитых и целеустремленных. У памятника, как всегда, наблюдалась беспорядочная толчея и стихийное людское коловращение: торговцы, фотографы, зеваки, карманники, влюбленные.
— Наверное, — негромко, словно размышляя, предположил Арик, — Одесса начинается отсюда. Хочешь услышать ее истинный голос?
— Хочу, конечно! — кивнула Тамара.
— Тогда встань лицом к морю, закрой глаза и прислушайся. К себе и к городу. А я тебе помогу.
Тамара послушно закрыла глаза, развернувшись к морю. И, видимо непроизвольно, полупогрузилась в сумрак.
— Стоп! — в воспоминания вклинился мрачный голос Завулона. Выглядел Завулон под стать голосу. — Вот и ответ, собственно.
— Н-да. — Лайк скорчил унылую гримасу. — Правдоподобно, не отнять.
Озхар потряс головой, отгоняя остатки заклинания памяти, и старательно подчистил ауру. Попутно он взглянул на Одессу — аура города действительно начала меняться, подобно питерской. Но в ней почти не было черных тонов. Преобладали синие, словно шлейф из мельчайших брызг, что восстали из моря и окутали набережную.
— Это что же получается? — Лайк прекратил гримасничать и принялся развивать мысль. — Что в Одессе нам тоже придется ждать сюрпризов с сектантами?
— А в Одессе есть сектанты? — поинтересовался Юрий, исподлобья взглянув на Лайка.
— Есть. Они везде есть. Но здешние мирные вроде. Так, Ар… э-э-э… Озхар?
— Все шесть зарегистрированных в Одессе Темных сект ни разу за время моего шефства над Дозором не нарушали никаких уложений Договора, — немного более официальным тоном, чем требовала того ночная беседа на прогулочном гидрофойле, уведомил Озхар. — Незарегистрированные периодически шалили, такое было. Но — по мелочам, по мелочам…
— Понятно, — вздохнул Юрий.
— Да ты на ауру взгляни, — лениво предложил Завулон. — Одесса — не Питер. В отличие от Северной Пальмиры Южная не пестует в себе черноту. В Питере такая аура над головами висела, мама дорогая! Все время хотелось намылить веревку и повеситься, тут же, на крючке от люстры.
— Не знаю, я в Питер не езжу, — пожал плечами Юрий. — Хвала Тьме, без надобности. А что, правда, так все гибло выглядело?
— Я лишь слегка смягчил… — усмехнулся Завулон. — Ладно, поехали дальше. — Тамара, теперь к тебе вопрос. Первое: помнишь ли ты свою инициацию? И не случалось ли с тобой чего странного в районе Марсова поля? Могу снова помочь… если хочешь. Это не страшно, как ты убедилась только что.
— Не нужно помогать, — тихо сказала Тамара. — Мою мать изнасиловали на Марсовом поле, прямо рядом с Вечным огнем. Через девять месяцев родилась я.
— Ого! — Завулон моментально подобрался в шезлонге. — Даже так! Ну, вот и второй кирпичик в стену наших умозаключений… По-моему, картина становится все более и более однозначной.
— Ты прям какой-то будильник для городов, девочка, — недоверчиво покачал головой Юрий. — Причем я буду не я, если от твоего настроения в этот момент не определяется впоследствии общеэмоциональный настрой разбуженного города.
— Когда будили Питер, меня еще не было, — все так же тихо сказала Тамара.
— Ха! Наоборот! В случае с тобой и твоей матерью все сработало стократ сильнее… потому что Озхар совершенно прав: секс и инициация очень сильно связаны, как раз через эмоции.
— Елки-палки, — неожиданно пробасил Лайк и с размаху затушил окурок в пепельнице.
В тот же миг Завулон почувствовал нарастающую напряженность вероятностей. Нити, тянущиеся в будущее, задрожали, переплетаясь, завибрировали, отдаваясь в настоящем и прошлом.
— Что?
— Вчера я возил ее в сердце Киева. На Владимирскую гору, — сказал Лайк мрачно. — И пытался…
