В общем, в мыслях Озхара царили легкий сумбур и восхитительная нестройность. Он рассеянно гладил Тамару по незагоревшей руке и решил, что сегодня добровольно отдается течению жизни, тем более что озабоченные физиономии Артура-Завулона, Юрия и Лайка сулили какие-то близкие и скорее всего малоприятные сюрпризы. В общем, в очередной момент всеобщей активности Озхар просто пошел следом за всеми, оказался у желтого «опеля» с таксерными шашечками на дверях, открыл дверцу перед Тамарой, сел рядом и с удовлетворением обнаружил на переднем сиденье Лайка. Значит, все шло как надо. Потом куда-то ехали — Озхар даже не глядел куда. Тамара прижималась к нему, было легко, спокойно и хорошо. Вскоре запахло морем; Лайк скомандовал выходить, и Озхар, нисколько не удивившись, осознал себя у причала. Слева плескалось море, справа и чуть позади сверкал огнями морской вокзал, а еще дальше взбиралась к бульвару Потемкинская лестница. Команда гидрофойла, разумеется, ночевала на борту. Озхар с удовольствием помог пройти по трапу Тамаре, радуясь, что не пил. А мгновением позже обнаружил, что помимо них с Тамарой на гидрофойл попали только все те же Лайк, Завулон и Юрий. Даже Шведа не было, хотя кому, как не этому клабаутерману,[2]полагалось непременно пребывать на борту судна.
Отошли малым ходом, не вставая на крылья, хотя сонное, практически зеркальное море как нельзя более располагало к скоростным морским прогулкам. Как раз смеркалось, огни Одессы разгорались все ярче и праздничнее, и вдруг Озхар наконец осознал, что именно он смутно чувствовал с самого утра.
Одесса изменилась. Изменилась ее пестрая аура, изменилось само ощущение родного города. Стало более цельным и менее дремотным, словно город просыпался от векового сна.
Связать это с недавними событиями в Питере и озабоченными физиономиями суперов было уже несложно.
Они расположились в шезлонгах на кормовой палубной площадке. Юнга-стюард принес напитки и растворился в полумраке дежурного бортового освещения. Лайк, поленившись творить защиту с нуля, использовал один из заготовленных амулетов со спрессованным основным каркасом. Дополнить и усилить каркас ему не мешал никакой алкоголь.
Остальные ждали.
— Дисбаланс по воздуху на шестом… — буркнул Юрий спустя какое-то время.
— Это не дисбаланс, — в том же тоне высказался Завулон. — Погляди, любопытное решение. А тебе, Лаки, не следовало бы дважды пользоваться одной и той же находкой.
— Здесь все свои, — пожал плечами Лайк.
— Как знать… — неопределенно вздохнул Завулон.
Лайк не стал уточнять, что кажущийся дисбаланс под инверсное белое зрение был далеко не единственной находкой в его защитном колпаке. Впрочем, и Завулон, и Юрий, да и Озхар скорее всего это подозревали.
— Значит, ты и есть наша питерская героиня, — сказал Юрий, когда защиту сочли наведенной. — Хорошо выглядишь!
— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Тамара.
— Только бледная больно. Лето ж на дворе.
— Ничего, Одесса это поправит. — Лайк закурил и прищурился на звезды.
— Если успеет, — каким-то нехорошим тоном сказал Завулон.
Лайк опустил голову: звезды, по обыкновению, молчали. А вот московский коллега явно имел что сообщить. Собственно, Лайк уже знал почти все, сообщить нужно было Озхару и Тамаре, поскольку дело касалось в первую очередь их.
— Что такое? — насторожился Озхар, непроизвольно сжимая руку девушке
— Сначала давайте все выясним, — предложил неприветливый Юрий.
Юрий был старым и опытным магом. С годами он безнадежно погряз во мрачности и цинизме и не считал нужным сдерживать себя даже с коллегами. Вместе с тем Лайк и Озхар знали его как умелого и тертого оперативника, на которого можно полагаться в любой передряге. Парадокс — в жизни на Юрия полагаться не стоило, а вот в драке — легко. Когда дело доходило до открытого столкновения, Юрий исповедовал простую, но бесценную философию: или победим все вместе, или все вместе поляжем. Этот жутковатый максимализм многих пугал, а Светлые Юрия побаивались не меньше, чем Завулона. А то и побольше.
— Спрашивай, — предложил Завулон.
Выглядело это немного комично, ибо повторяло традицию низшего звена дозорных: на операциях дознание часто поручали вести аименее опытному Иному, а старшие наблюдали и при необходимости помогали. Считалось, что это развивает самостоятельность.
Но Юрию было плевать — давно минули те времена, когда он стеснялся выглядеть смешным. Он-то знал наверняка, что последним смеется зачастую именно тот, кто с самого начала выглядит самым смешным. Поэтому слова шефа не произвели на него ровным счетом никакого впечатления.
— Скажи, Озхар… Ты много Иных инициировал?
Озхар припомнил:
— Около десятка. А что?
— Как ты это делаешь?
— Ну… — Тут Озхар малость смутился — его стесняло присутствие Тамары.
Завулон, от которого не могло укрыться ничего, сдержанно усмехнулся:
— Говори, чего уж там. Девочка поймет. Наивно полагать, будто столетний Темный Иной станет истово хранить невинность. Тем более что девочка тоже… не стеснялась у себя на алтаре.
Озхар покосился на Тамару — та ободряюще пожала ему так и не отнятую руку и чуть заметно улыбнулась.
— Ну, в общем… — сообщил Озхар, — женщин проще всего инициировать в постели. Мне по крайней мере. А мужчину я инициировал лишь один раз, но подробности помню плохо, потому что мы с ним набрались медовухи по самые брови… Это в тридцать четвертом было, под Овидиополем. Солоха тогда на меня сильно ругалась…
— Помню такое, — кивнул Лайк. — И медовуху помню. А кто это был?
— Да местный один, Рома Коберник. В нашем… в смысле, в одесском Дозоре сейчас курьером-порученцем служит. Вечно в разъездах.
— Ты лучше постарайся объяснить — что чувствуешь при инициации? Как делаешь это?
Озхар задумался. Вопрос был сродни вопросу сороконожке: откуда она знает, какой ногой ступить?
— Как бы это сформулировать… Наверное, так: я пытаюсь представить ауру такой, какой она станет после инициации — как начнет окрашиваться, где будет прозрачнее, где плотнее. Представить душу, как она освобождается и раскрывается навстречу сумраку. Ну, как будто зерно прорастает, видали когда-нибудь рапид-съемку? Мысленно протягиваю руку к самому естеству, сердцу или душе, касаюсь, и говорю: «Откройся! Проснись!»
Озхар умолк; через секунду вздохнул и покачал головой:
— Нет, слишком уж по-дурацки это все звучит. Не знаю я, это будет точнее. Как-то получается инициировать, вот и все.
— Поздно, ты уже сказал, — хмыкнул Завулон и переглянулся с Лайком и Юрием. — В целом сходится: тоже есть попытка обратиться к центральной сущности объекта. К сердцу, так сказать. Кстати, очень удачная формулировка, поздравляю.
