— Теперь всегда все будет только нашим, — глажу ее по волосам. — Теперь нас по отдельности больше нет, Света. Только мы.
— Свет, — притягиваю ее к себе так сильно, что даже ребра становится страшно поломать. Но ничего, вот ничего с собой поделать не могу, — вжать ее, впечатать в себя хочется.
— Я, наверное, просто мало говорю… Да и не по этим я делам, не по разговорам. Ты просто знай. Знай всегда, что бы ни случилось. Я жизнь за тебя отдам и весь этот мир гребаный переверну на хрен, если придется. Ты же у меня вот здесь, — еще сильнее к груди прижимаю. Ты — все мое. И не словами это измеряется. Разве не чувствуешь? Не слышишь? — прижимаю ее ладошку к сердцу.
Она должна знать. Знать, как знаю я. Никаких слов на свете не хватит, — тут только чувствовать можно.
И знает, — по глазам вижу, — все она знает, все чувствует.
И снова — нет ничего на свете, кроме нас двоих. Нет и не будет никогда. Только мы.
Что там Маниз говорил про слабость?
Я тоже, может, раньше так и думал.
Никого вовнутрь бы не пустил, никому бы власти над собой не дал.
Но это… Это совсем другое.
Не слабость это, — наоборот, — сила, которой раньше и представить себе не мог. И даже в том, чтобы вот так распахиваться настежь перед ее маленькими ручонками. В том, чтобы кислород свой из ее глаз брать, — глаз, в которых столько всего плещется, что мне и слышать от нее ничего не нужно. Там, в этих глазах, — вся жизнь моя. И ничего не страшно. Страшно только неживым быть, а все остальное — хрень и ерунда.
Кивает, прижимаясь в моей груди, — и снова сердце в бешенный мотор превращается.
— Прости, — тихонько шепчет мне в кожу, а у меня ледяные мурашки по венам расползаются. — Я просто… Испугалась. Все новое здесь. И ты новый, другой. И жизнь у тебя тут…
— Лучик… — до боли затапливает ее тихий шепот. Нежностью кромсает, — и снова понимаю, — неправ я, так было нельзя, — вот просто ее здесь так вот бросить. — Никогда не будет по-другому. Только ты и я. Все остальное — так, декорации.
— Декорации, — улыбаясь, кивает, водя пальчиком по моей груди. — Тогда зачем они нам, Артур?
И правда.
Зачем нам вся эта мишура?
— Собирайся, — киваю, подхватывая ее на руки и поднимаясь с постели. — Кольца есть, а платье, я думаю, не так уж важно. Все равно порву.
Глава 18
* * *
Я везу Свету в то место, о котором почти никто не знает.
В маленький поселок, в заброшенную почти церквушку, где меня крестили.
Там началась моя жизнь, — но только со встречи с ней эта жизнь обрела настоящий смысл. Думаю, так будет правильно, что мы обвенчаемся именно там. А после… После пропадем и спрячемся от всего мира, — там и домик у меня еще есть небольшой, о котором никто почти-то и не знает. Все, как мне хотелось, — спрячемся, запутаем следы и просто будем вместе. Пусть и недолго.
Такое редкое и драгоценное чувство, — тишины и безмятежности.
Улыбаясь, она гладит мои пальцы на руле.
И внутри, — так же тихо, как и при въезде в поселок. Тишина и умиротворение.
Вот так, наверное, и правильно. Так и должно быть. Благость и благодать.
Правда, я все равно знаю, что за нами едет Сергей и Змей должен где-то незаметно подтянуться.
Не имею права поддаться спокойствию. Не могу поставить под удар или даже под угрозу этот наш день.
И все равно где-то внутри прошибает, — не бывает так. Не может быть! Будто молнией нутро все насквозь переворачивает.
Разве заслужил я тихое счастье? Эти глаза рядом, — такие доверчивые?
— Артур… — эта молния моя будто и ей передается, — и пальцы на моих руках вдруг начинают дрожать.
— Да, — сам не понимаю, как перехожу на нервный хрип. Кажется, будто небо сейчас обрушится, развалится на куски прямо на наших головах и кто-то рассмеется над нами страшным эхом.
И небо таки темнеет, пронзаясь уже настоящими молниями.
— Все хорошо, малыш, — шепчу, а у самого пальцы током начинает бить. — Сама же видишь. Все спокойно.
Только вот дрожание ее мне не нравится. И то собственное, что внутри.
— Это просто мандраж, — убеждаю ее, останавливаясь у церквушки и прижимая к себе изо всех сил. Хрен знает, — будто душу сейчас мне разворачивает, — и понять не могу, отчего.
— Артур? — нам навстречу выходит улыбающийся священник. Не тот, что меня крестил, — того давно уже нет. Молодой. Но… Из тех вот, которые настоящие. Благостные такие и со светлой улыбкой. Не за деньгами которые в эту службу идут.
Что не так?
Может, меня просто чернота моя собственная в такие места не пропускает?
Показалось на миг, что все переменилось, — а ведь нет, — есть пятна, которых не смыть, не отмолить. Природа моя собственная, прошлое, что ли, сюда, за грань не пропускают?
Небо чернеет, и нас накрывает ливнем.
— Пойдем, — хрипло шепчу, сжимая ее руку. — Промокнешь.
Простенькое белое платье на фоне черного бушующего неба. Маленький букетик в тонких дрожащих пальцах. И сама вся она такая, — маленькая, хрупкая.
Будто впервые, со стороны на нее смотрю.
И снова понимаю, — в миллионный раз, — не для меня она. Слишком хороша, слишком нежная и хрупкая. А я, как демон, — страшный и черный, — утаскиваю в свою страшную пасть девушку. Даже вздрагиваю от наваждения, — но теперь уже она сжимает мою руку.
— Обратной дороги не будет, Света. Уже никогда, — прижимаю ее к себе, уже промокшую и уношу под навес, целую волосы. Как тогда, после того шторма, из которого выловил. Что делаю? Даю ей последний шанс передумать?
— Идем, — улыбается, играя ямочками. — Перестань вести себя так, как будто ты забираешь у меня свободу. Быть с тобой — вот моя свобода, Артур.
Грохот грозы переливается с мерными словами священника.
Молитвы плывут тихо, околдовывая, завораживая.
Но внутри все равно шторм, — и вот мне уже кажется, что не только гроза бушует за окном. Слишком грохочет. Слишком.
— Обещаю быть верным тебе и обращаться с тобой благоразумно, оказывая честь, обещаю защищать, заботиться, содержать и поддерживать тебя в болезни и здравии, в печали и радости, в бедности и богатстве, обещаю быть верным и преданным тебе до последнего шага моей земной жизни, — будто со стороны слышу свой голос, что раздается эхом по маленькой церквушке.
— А не врать невесте ты пообещать не забыл? — с грохотом дверь слетает с петель. — Мог бы, кстати, и отца ее позвать на свадьбу, раз такое дело. А, зятек? Что ж руки не попросил по- человечески?
Это страшный сон…
