Книга Прискорбные обстоятельства - Михаил Полюга

Через два с половиной часа пути мы миновали по кольцевой дороге Ровно и, не останавливаясь, покатили дальше. Музыку я благоразумно не включал: заниматься экскурсами в историю песни не входило в мои планы, тем более что я слабо был подкован в этом деле; но и угождать капризной мадам Квитко, выспрашивая, кого она почитает на музыкальном олимпе, мне не хотелось. К тому же, мы разговорились — незаметно друг для друга: сначала без особого энтузиазма заспорили о каком-то пустяке, затем увлеклись, стали соглашаться и возражать, и лишь на мгновение перевели дух, и оба удивились, когда я воскликнул:

— Вот тебе и раз! Проехали Ровно.

— Как Ровно? Разве мы проезжаем Ровно? — восхитилась Квитко и стала с любопытством сороки вертеть по сторонам головой; она шевелила губами, вчитываясь в дорожные указатели, разглядывая иллюминированные вывески на фасаде причудливого сооружения из красного кирпича — гостиничного комплекса с рестораном, сауной и автомобильной стоянкой, возведенного на стыке кольцевой дороги с автомагистралью. — Значит, мы уже на Западной Украине? Здесь нужно говорить только по-украински?

— Да хоть на иврите! Лишь бы не забывали платить за кофе.

— Мне все равно, я хоть и русская, но двуязычная. А дочь в свои семь лет уж такая украинка! Ходит в вышиванке, коверкает язык, как некоторые дикторы по телевизору: «міліціянти», «поліціянти»… Не язык, а какой-то западенский диалект.

— Все пройдет, и это пройдет, — выдал я сворованную у Екклезиаста фразу. — Кстати, кто-то из нас упомянул кофе. Я упомянул? Ну неважно. Вы не хотите выпить кофе? Или еще немного проедем, а там перекусим на воле? Есть у меня на примете одно местечко…

— Давайте поедем к вашему местечку, — легко согласилась Квитко и вдруг непроизвольно и простодушно улыбнулась, как улыбается ребенок, вполне доверившийся взрослому, обещавшему вскорости сотворить чудо.

«Ну вот мы согрелись, оттаяли и начали понемногу раскрываться, чего и следовало ожидать, — ухмыльнулся я собственной прозорливости. — Итак, Лилия Николаевна, вот вам первый, так сказать, карандашный набросок к портрету. Мы не слишком доверчивы, а потому замкнуты, но все это самую малость: нас можно разговорить. Мы не хватаем звезд с неба, больше глядим под ноги, и суета сует — наше естественное состояние, но мы, что называется, себе на уме. Мы чихвостим мужа, едва сдерживаясь при посторонних, то есть при мне, а значит, имеем некоторые проблемы с браком, как и намекал пронырливый Петя Горчичный. Что ж, начало положено. То ли еще будет!»

Тем временем четырехрядная дорога, по которой мы ехали, сузилась до двухрядной, стала чаще петлять, взбираться в гору и покато убегать вниз. Равнина плавно переходила в пересеченную холмами местность, и когда машина вскарабкивалась на очередную возвышенность, перед глазами от горизонта до горизонта открывались необозримые дали, затянутые легкой, едва различимой издали кисеей тумана, — в основном нераспаханные поля с редкими перелесками.

— Еще километров двадцать — и будет развилка: по главной — на Львов, по второстепенной — на Почаев, — сказал я не так своей спутнице, как себе самому.

— Почаев? — удивленно подняла брови Квитко, и я сообразил, что она впервые слышит это слово. — Что такое Почаев?

— Городок не городок, а так, населенный пункт. Главное, что там есть примечательного. А примечательного ни много ни мало — знаменитая на весь мир Почаевская лавра, последний форпост православия в этих краях. Представьте себе: голая равнина, вот как сейчас, поле да кое-где лес, и вдруг неизвестно откуда открывается высокий холм, а на холме, на неприступных скалах — золотые купола. Как вспомню, дух захватывает!

— Завидую вам: все вы знаете, везде побывали, — легко и непечально вздохнула Квитко, и я решил, что этим вздохом она решила подыграть моему самолюбию. — Хотите, можем заехать и посмотреть?

— Наверное, в другой раз, — сухо, почти неприязненно покачал головой я, внезапно осердившись — не так на свою спутницу, как на себя самого.

И в самом деле, что сегодня со мной? Расслабился, разболтался, точно беспамятный мальчишка! А ведь все, что связано у меня с лаврой, по праву принадлежит только мне и только моей жене, нам обоим. Поодиночке или с кем-то другим там нет для нас места! Появись я в лавре с этой мадам, я совершил бы предательство по отношению к жене. Тем более сейчас, когда из-за разрыва мне так больно и одиноко!

Когда-то, в незапамятные времена, мы с женой дважды в году бывали в лавре — когда с ночевкой, останавливаясь в местной гостинице, когда оборачиваясь за день. Меня нельзя назвать человеком набожным, я всего лишь умею креститься тремя перстами, иногда выстаиваю службу, но слов молитвы не слышу и потому верчу по сторонам головой, рассматриваю прихожан и священников и думаю о своем, бренном. С женой все иначе. С каждым годом она все более отдается вере, знает наизусть многие молитвы и помнит праздники, ходит к причастию и придерживается поста.

В последний раз, года два тому назад, мы возвращались в гостиницу после вечерней службы. Было довольно поздно, но в лавре светили фонари, а еще выше, над колокольней, зависла большая молочно-желтая луна, — и поэтому сумерки вокруг нас не сгущались, а оставались прозрачными, точно спитой чай в хрустальном стакане.

— Смотри-ка, в Санкт-Петербурге белые ночи, а здесь шафранные! — зябко прижимаясь ко мне, шепнула жена.

В ответ я только кивнул головой, едва сдерживая зевоту, и невольно оглянулся по сторонам. В самом деле, ночь была светла, и каждый предмет, фасад дома с витриной запертого кафе или пустые торговые прилавки, мимо которых мы шли, выступали отчетливо, выпукло, зримо. А еще в ногу с нами шла тишина, но казалось — звук шагов раскатывается и забегает далеко вперед, как если бы кто-то еще, невидимый, шел по улице впереди нас.

— Странно, сколько людей было на службе, а домой идем мы одни.

— Это потому, что ты всегда уходишь последней.

— Вот уж нет! — запальчиво возразила она, но тут же, переменив тон, устало улыбнулась. — Давай лучше помолчим. В такой вечер не хватало только поссориться.

— Я и не намерен ссориться. Просто…

Она мягко сжала мою ладонь, а потом погладила ее теплыми пальцами.

— Скажи лучше, почему в проповеди я не услышал компромиссов? — покоряясь ее руке, попытался перевести разговор на другую тему я. — Как будто у одного этого священника право на истину.