— Или наш злодей мог спрятать музыкальную шкатулку в коридоре и оставаться с нами, — возразил он. — Любой из гостей или семьи мог бы это сделать.
— Или что-то сверхъестественное… — начала я.
Стокер презрительно хмыкнул.
— Я до сих пор не верю в это.
— Конечно, нет. Я тоже. Просто считаю, что мы должны рассмотреть каждую вероятность, прежде чем остановиться на одной. Должно быть объяснение, которое мы пока не обнаружили. Но найдем.
Он наклонил голову, чтобы с любопытством взглянуть на меня.
— Зачем?
— Что ты имеешь в виду — «зачем»?
— Почему мы должны проникать в здешние тайны? Почему это нас волнует?
Я недоуменно моргнула.
— Потому что это загадка? У тебя нет любопытства? Нет чувства. что тебе брошен вызов?
— Вероника, мы трижды участвовали в таких подвигах. Нас топили в Темзе; мы были почти обречены на заклание; гнались через самые отвратительные канализационные коллекторы Лондона; и — к сожалению, должен добавить — в меня стреляли. Объясни мне привлекательность таких действий, если сможешь.
— Ты покинул свою комнату ночью, готовый исследовать музыкальную комнату раньше меня!
— Только потому, что знал: ты собираешься это сделать, и хотел уберечь тебя от неприятностей. Я предпочитаю спокойную и тихую жизнь со своими образцами и научными исследованиями.
— Вот это уж точно лошадиное дерьмо, — кратко определила я.
— Следи за своим языком, Вероника, — сказал он с идеальной мимикой.
О, как я возликовала! Еще раз заняться расследованием в спарринге со Стокером — больше значило быть самой собой, чем когда-либо. Я почувствовала растущее волнение, прилив внезапной свирепой радости, такой же горячей, как и охота на бабочек. Даже поймать Kaiser-i-Hind за крыло не доставило бы мне такого удовольствия. Я радостно вскричала:
— Ты в восторге от погони так же, как я! Тебе просто нравится притворяться, что эти подвиги целиком и полностью зависят от моего подстрекательства. Так ты можешь казаться рациональным и устойчивым, пока я отдаюсь полетам фантазий и нелепым приключениям. И тем не менее, ни одна из наших эскапад не была предпринята без твоей энергичной помощи.
— Помощи? — Его голос повысился недоверчиво. — Уверен, я был главным героем наших авантюр.
Я наклонила голову, изучая его спутанные волосы и ушибленное лицо.
— Нет, я всегда думал о тебе как о своем Гарвине.
— Гарвин! Полоумный помощник Аркадии Браун, — возмутился он.
— Гарвин не глупец, — теперь негодовала я. — Он просто менее одарен, чем его напарница, и вынужден полагаться на ее мужество. И экспертизу. И интуицию.
Стокер изрек что-то еще более отвратительное, чем до этого произнес его брат, и опустился на стул.
— Какое замечательное «привет, как дела», — проворчал он. — В Гарвине нет ничего кроме мышц.
— Чепуха. На тебя тоже довольно приятно смотреть. Не сейчас, конечно, с губой, торчащей как мрачный мул, и с синяком, расцветающем на лице. Но когда ты прилагаешь усилия, то почти красив.
Это была вопиющая ложь. Стокер не был почти красив, он был совершенно восхитителен, и не вопреки своим недостаткам, a благодаря им. Шрам, неподстриженные волосы и признаки грубой жизни только заставляли его казаться более реальным. Тибериус представлял картину идеального джентльмена, одетого с иголочки, но Стокер был всем, что я считаю правдивым, ярким и живым в мире.
К моему удивлению, он прекратил дуться. Внезапно Стокер сел прямо, пристально глядя на меня.
— Что ты имела в виду? Как Тибериус связан со всем этим? Почему его портрет оказался на клавесине? Полагаю, он был влюблен в Розамунду.
Я повторила грустную историю Тибериуса о его злосчастных отношениях с леди и последующем разрушительном браке. На протяжении всего рассказа Стокер молчал, изучая свои ноги с непроницаемым выражением лица. Когда я закончила, он глубоко вздохнул.
— Этот невыразимый ублюдок, — пробормотал Стокер. — Кто бы мог подумать, что он заставит меня жалеть его. Никогда не догадывался, что все было так плохо. Знаешь, он был гордостью и радостью отца. Наследник королевства, — сказал он, широко размахивая руками. — Я был только кукушонком в гнезде.
— Твой отец, по-моему, был не из тех мужчин, которые легко принимают неверность жены, — размышляла я. — Почему же он признал тебя своим сыном?
Стокер невесело улыбнулся.
— Потому что знал, так ей намного больнее: я целиком в его власти, а она не может меня защитить. По закону я был его ребенком. Он мог меня бить или морить голодом, и мать ничего не могла с этим поделать. Тонкая и изощренная жестокость, как все, что он делал.
— Он часто тебя бил? — спросила я, старательно отводя взгляд. Некоторое время назад я узнала, что наблюдать боль Стокера невыносимо трудно.
— Нет. В том-то и тонкость. Он знал, что гораздо эффективнее делать это редко и без провокаций. Я никогда не знал, когда удар последует и почему. Он думал, что будет держать меня в цепях, и какое-то время так и было. Пытки Тибериуса были более приземленными.
— Такие как?
Стокер пожал плечами и скривил губы.
— Сломать вещи, которые Тибериус любил. Отобрать его любимую лошадь. Вытащить из школы, где он процветал, поместить в школу, которую он ненавидел. Отец практиковал это со всеми детьми. Методика была разработана, чтобы ужесточить нас, сделать истинными Темплтон-Вейнами. Руперт опустил голову и делал, как ему велели. Он никогда не восставал, никогда не сопротивлялся. Мерриуэзер был слишком молод для худших игр отца. Кроме того, у старого дьявола был полон рот забот с Тибериусом и со мной.
— Ты сопротивлялся, — предположила я.
Он улыбнулся.
— Всякий раз, когда имел шанс. А когда мне было двенадцать, ушел из дому совсем. Отец не особо возражал. Он наводил справки, отправлял детективов и в конце концов притащил меня назад. Азарт пропал, когда отец понял, что я просто уйду снова. Тибериус разработал собственные стратегии для борьбы с ним.
— Какие стратегии?
— Тибериус научился никогда не любить, чтобы это не было использовано против него. Надел маску, которую ты так хорошо знаешь. Отполированную облицовку урбанистики, настолько отстраненную и высокомерную, что мой брат вполне мог бы жить на Олимпе. Он не склоняется к нам, простым смертным. Вот почему история с Розамундой беспокоит меня. Это делает Тибериуса человеком.
— Тибериус сказал мне, что его жена умерла при родах. Что случилось с младенцем?
— Умер тоже. Почти сразу после рождения.
— Как трагично! — воскликнула я.
— Тем более, что это был мальчик. Сын и наследник Темплтон-Вейнов. Потерял его при рождении.
