— Ксю, вот ты где! — рядом со мной плюхнулся Едемский, водрузив на стол полный поднос. Он скривился. — Ну и место вы выбрали. Здесь же только обслуга сидит…
Развить тему он не успел.
— А мы никого не звали! Не нравится место и компания — смени! — огрызнулась Юлка, зло смерив Юрку взглядом.
— Ух! — опешил он и улыбнулся. — А говорят, после еды люди добреют. Врут, значит?
— Нагло, причем. А ты чего расселся-то? Мы не только здесь сидим, но еще и дружим с обслугой. И, вообще, не делим никого на маги и не маги. Для нас важнее внутреннее содержание! Правда, Ксю? — продолжала наезжать Жавурина.
— Ладно-ладно! Тише, гром! — Едемский выставил вперед руки в шутливо защитном жесте. — Я пришел с миром. И компания меня устраивает, и против обслуживающего персонала я ничего не имею. А от двери дует, между прочим.
— А ты курточку-то застегни, раз такой хлипкий, — не осталась в долгу Юлка.
Я лишь следила за пикировкой этих двоих, молча пережевывая свою котлету. Вкусную, кстати.
— Предлагаю, как там у людей говорят, зарыть топор войны! — проявил недюжинный интеллект Юрец.
— Ага, и выкурить трубку мира. — Жавуина вгрызлась в котлету, перенеся вес свой нерастраченный запал на еду.
— Кого выкурить? — переспросил Едемский.
— Забей! — отмахнулась я.
— Кого? — снова не понял он. Маги.
— Я тебя на завтраке не видела.
— Проспал, а вы тут без меня отличиться успели. Только ленивый в университете не говорит о том, как вы всей группой уборщика защищали. Могу поспорить, что это была твоя затея, Ксю!
— Моя, — вздохнула. Отпираться не имело смысла.
— Ладно. В честь нашего примирения сделаю доброе дело — попрошу леди Клодию назначить Сикорского вашим домработником.
— Кого? — хором переспросили мы с Юлкой.
— Ох, темнота… — Едемский вздохнул. Кто бы говорил, вообще-то. — Уборщика вашего — Глеба Сикорского. Тем, кто проживает выше тридцатого этажа, положен личный уборщик. Как правило, на эти должности берут девушек но, думаю, могут пойти на встречу.
— А ты правда можешь это сделать? — оживилась Жавурина.
— Могу, — самодовольно усмехнулся Юрец.
— Тогда точно мир!
— Приятного аппетита, леди. Позвольте с вами отобедать? — Мне вдруг срочно захотелось застонать. Судя по физиономии Жавуриной, ее посетило схожее желание. Перед нашим столиком стоял Федорицкий собственной персоной.
— Садись, чего уж, — буркнула Юлка.
И вот дальше беседа уже не клеилась, несмотря на то, что Кирилл всячески пытался нас развлечь. Едемский замкнулся и, быстро поев, сбежал, оставив нас в компании мага. Правда Юлка была бы не Юлкой, она успела ему крикнуть:
— Про обещание не забудь!
— Ладно, — отмахнулся Юра.
Едемский не обманул. Глеба действительно приставили к нашему номеру, чему все мы были несказанно рады. По сути, он жил у нас, уходя к себе лишь ночевать. Сикорский оказался кладезем тех знаний, которые нам не преподавали в университете. Он рассказывал о том, как живут простые семьи, как они общаются между собой и, в целом, к людям относятся очень даже неплохо. Но если вдруг у кого-то из семьи показатель магического оказывается приемлемого уровня, то с ним прощаются, словно с покойником. Слишком разные уровни жизни между истинно одаренными и неодаренными.
На закономерный вопрос о том, рождаются ли в аристократических семействах неодаренные, и что с ними происходит, когда выясняется низкий порог магического дара, Глеб только пожал плечами. Не ответил на него и Едемский, отделавшись фразой, что в их семье подобного не случалось, а про другие семьи он не знает. Что ж, вопрос повис в воздухе и остался открытым, но мы с Жавуриной решили обязательно докопаться до истины.
Учиться мне нравилось. Ощущения, которые я испытывала сидя на лекциях и практических занятиях, можно было лишь сравнить с ощущениями вдруг прозревшего слепого. Словно весь мир был черным и вдруг наполнился красками. Пожалуй, все девчонки из нашей группы жадно впитывали те знания, которые нам давали. Жаль, что в местной библиотеке до активации дара нам можно было пользоваться только рекомендованной для начинающего мага литературой. А хотелось забрести в те разделы, где на полках стояли огромные старинные фолианты в кожаных переплетах. Хоть одним глазком бы взглянуть, но увы… На страже запрещенных знаний стоял еще один академический старикан, и проскочить мимо него оказалось непосильной для нас задачей.
Нам с Жавуриной повезло, у нас был Эпишка. Магические программисты что-то в нем не доработали или попросту прошляпили, и ограничений на образовательном кристалле не оказалось. Если ко мне хозяин скрипучего голоса относился настороженно, то Жавурину принял сразу и бесповоротно.
Обычно общение с кристаллом происходило по вечерам, когда я возвращалась с медитаций у лорда куратора. Кремер больше не целовал меня. И даже старался не дотрагиваться. Мне казалось, что он испытывает неловкость за ту самую встречу с Федорицким. Скорее всего, из-за того, что Кирилл озвучил при мне его статус — мага, помолвленного с магиней. Он словно стеснялся своей невесты. Не знаю, виделись ли они наедине, но в стенах университета общались официально. Не так ведут себя влюбленные, не так. Не так смотрят друг на друга, не так реагируют. Куратор будто подтягивался весь, ожидая в любую минуту нападения, когда видел леди Кавецкую. Да и она общалась с ним холодно и отстраненно. Впрочем, так магиня общалась со всеми, не проявляя никаких эмоций. Только я по какой-то непонятной причине раздражала ее. Со мной она всегда говорила довольно резко, тщательно скрывая рвущуюся наружу злость. Честно признаться, ее чувства ко мне были взаимны. Я тоже без видимого повода ее недолюбливала.
Обычно после занятий у Хищницы наши медитации с лордом куратором оказывались более эффективными. То ли моя эмоциональная напряженность сказывалась, то ли решительность просыпалась. Очень хотелось добиться результатов, чтобы утереть нос магине. Понятно, что лорда Кремера мне не видать, но просто для того, чтобы доказать — я не хуже, а во многом возможно даже лучше невесты Кремера.
Результаты были. Я свободно впадала в транс, в котором моя душа словно отделялась от тела. И я была ею — душой, свободно парящей по кабинету лорда куратора. В такие минуты для меня не было запретов. Раз никто не видит, значит, можно делать то, что очень хочется.
И я делала. Подлетала к преподавателю и зависала близко-близко от его лица. Рассматривала, впитывала, запоминала, жалела о том, что не могу дотронуться, почувствовать на ощупь насколько пушистые у него ресницы, как чувствуется под пальцами небольшой шлам на правой скуле. Я знала его лицо до мельчайших деталей, и мне не надоедало смотреть на Кремера. Наоборот, в те дни, когда куратор отлучался по делам и отменял наши занятия, я как будто не получала очередной дозы своего наркотика и не находила себе места. А он… Он вел себя безукоризненно, как и должен вести себя преподаватель со своей студенткой. Единственное отступление — это неизменный чай, который ждал меня на его массивном столе. И те пять-десять минут, что я пила его были нашими общими — моими и Сильвестра Кремера. Ради этих минут я летела к нему в кабинет. Потому что простая чашка чая превратилась в общую тайну, в символ, кричащий об отношениях, которым не суждено развиться в нечто большее, чем простая привязанность ученицы к учителю. Банально? Да, разумеется. Но для меня подобные ощущения были новыми, удивительными и, как нестранно, желанными. Разум твердил: «Нет! Не-ет! Чужое! Не тронь!», сердце шептало: «А вдруг…», а душа… Она никого не слушала, она летела. К нему. Жаль только он об этом не знал. Да и не узнает никогда.
