Явь ударила, грубо выдергивая из небытия. Что-то скрипнуло сверху, грохнулось гулко, на лицо посыпалась пыль. Темнота глубокого колодца вдруг расступилась, забрызгал тусклый свет. Арьян разлепил ресницы, глаза продрала резь, и они вмиг заслезились. Ничего не видно. Он поморгал и сквозь заволокшую пелену всё же увидел в белёсом утреннем свете, потоком ухнувшем на дно, лица. Видел, как наверху замелькали мужские фигуры.
— Нашли, — сказал кто-то.
Арьян не мог разобрать, кто это был, но всё явственней слышал голос брата, отделяя его ото всех остальных. Он громко переговаривался с другими, они что-то выясняли, тревога была в звучании их голосов. Начали спускаться.
Поднимали долго.
Арьян много раз терял сознание. Явь клочьями открывалась ему и снова исчезала во мраке, утягивая его за собой. Прежде чем оказаться на земле, он несколько раз забывался, и то, как его вытаскивали, обрывалось в памяти пустотой, терялась нить понимания, что с ним происходит. Лишь только голоса. Голоса и люди, которые его окружали. Каждое шевеление приносило ему неимоверные муки, и от этого, видимо, он проваливался опять на дно колодца, даже тогда, когда его несли через двор, и когда оказался на мягкой ровной постели. А потом, спустя какое-то время, на него обрушилась горячая лава. Она с головы до ног тяжёлым потоком придавливала к постели, топя в огненном жерле. Леденящая мгла сменилась недрами жидкого огня. Огонь плескался где-то в горле, в плече и под рёбрами. И никто, и ничто не могло облегчить эти страдания.
Сквозь жар он видел женщину. Строгое лицо, не старое и не молодое. Серые глаза смотрели на княжича хмуро и также строго, а когда она прищуривалась, то будто пыталась заглянуть в самое нутро, в уголках глаз появлялись лучинки, и она кивала головой, словно своим каким-то мыслям. Арьяну то осталось неведомо, что видела знахарка. Смерть ли, спасение? Он знал эту женщину. Краймира, матушкина ведунья и травница. Когда Арьян приходил в себя, она тут же появлялась, склонялась над ним, и губы её начинали шевелиться, нашёптывая какие-то слова. Княжич не мог понять, что именно, да и не пытался. Не было сил. И заговоры её не приносят никакого облегчения. Огненный вихрь, что поднимался в нём, сушил тело до самой кости, и дыхание скудное делалось таким же горячим, как жар от углей. А грудь твердела всё сильнее, мешая вбирать в себя воздух. Лицо травницы в неровном свете лучин, становилось суровым, играли на нём чёрные тени, искажая её облик, и всё плыло. Арьян сглотнул, когда женщина приподняла ему затылок.
— Ордана, неси, — велела торопливо.
Арьян удивился, кому это она. Но не смог и головы повернуть, та стала неподъёмной, чугунной. Видел только через край сознания, как протянули деревянную чашу травнице руки женские молодые с тонкими пальцами, на запястье кручёный ободок блеснул серебром. Или это ему всё видится? Краймира дует в плошку, снова нашёптывает заговор, подносит плошку к устам княжича. Арьян чует густой запах травяного взвара.
— Испей, княжич. Много ты руды потерял. Испей, силы земли наберись, обрети вновь её соки, чтобы носила она тебя ещё много лет и много зим, чтобы ходил ты по траве зелёной до самых глубоких лет своих, — говорила знахарка приглушённо и непрерывно. — Пей.
Арьян пил через силу, вязкая горечь обволакивала горло, и он давился, но пил маленькими глотками.
— Вот так. Пусть матушка-земля вернёт кровь. Пусть живая, она пробудится в тебе, забьётся родником, потечёт золотой рекой по венам, наполняя силой и здравьем.
Он испил до капли, глядя в лицо Краймиры, облитое золотым светом, и видел лицо матушки, её добрые серые глаза, смотрящее с беспокойством и такой любовью, что охватывало его всего волнение тревожное. Арьян обессиленно закрыл глаза, опуская голову на постель, тело от выпитого окаменело всё, не было мочи даже смотреть.
— Борись, княжич, — услышал он откуда-то уже издалека голос Краймиры.
И снова перед ним распростёрлось жерло. Арьян то погружался в его недра, то выныривал в льдистую тьму, опрокидываясь в глубину ночного неба. Чуял, что Краймира так и не отходила от него.
— Верни его, — услышал голос брата.
— Слишком опасные раны, но не это страшно, крови много потерял, — ответила скорбно травница.
Грудное рычание Данимира раздалось рядом.
— Верни его, прошу, — и голос брата стих.
— Крепись, княжич.
Наверное, завтра его уже не будет. Арьян чувствовал, как взор травницы изменился, и она смотрит с сожалением, её снадобье не помогает, не даёт ему сил, земля исторгает его из своего чрева, как кости. Серые, наполненные горем, глаза женщины наблюдают за агонией в его теле. А Данимир так же взирает с неверием. Арьян пожалел только о том, что не увидит княжну. Завтра он не поедет к ней, как задумал.
Арьян лихорадочно собрал в кулаки постель, влажную от его взмокшего тела. Стиснул челюсти, скрипнул зубами. Его отчаянный стон показался ему самому криком, эхом, отдающимся во все концы и в голову, сотрясая его всего. Он что-то бормотал, когда Данимир призывал его очнуться. Арьян в который раз пожалел, что не взял своё оружие. Не приедет в Ровицы, и Мирину возьмёт кто-то другой, кто-то, а не он, назовёт своей женой, и это понимание приносило боль, выворачивая всё нутро наизнанку безысходности. Огромным усилием воли Арьян отодвинул огненные волны, изо всех сил вырвался на поверхность. Он не мог допустить такого. Отдать её. Он каменеет, и жар стискивает его в своих недрах уже навечно. Княжич чувсвует на лбу, на щеках, на лице холодную влагу, но это не приносит ему никакого облегчения.
— Живи, княжич, выбирайся, — голос чужой, непохожий на голос травницы, обволакивающий, хрипловатый, ворвался в самую глубь, зацепил его, потянул на поверхность, удерживая на самом краю.
Он ощутил тепло пальцев на своей коже.
— Живи…
Он делает вдох, другой, третий, дыхание постепенно крепнет в груди, становится ровным, оно уже не жжёт горло, не причиняет боль. Чужие ладони продолжают гладить его лицо, шею, теперь они уже прохладные и успокаивают, остужают жар.
— Вот так, — слышит вновь тихий, но полной радости и облечения девичий незнакомый голос.
Ему вновь подают отвар, и он пьёт смолистую и тягучую жидкость. Оторвавшись от плошки, он вновь откинул голову, закрыл глаза, проваливаясь теперь уже в сон.
Глава 11
Небо, видимое сквозь рваные клочья еловых крон, постепенно окрашивалось ровным розовым цветом. Наливалась предрассветная тишина утренними трелями птиц, которые гомонили где-то наверху, пригретые первыми ещё скудными лучами. Сумрак истончался в лесу, становясь прозрачным. Свежий после вчерашнего вечернего ливня ветер налетал изредка, вороша гривы да хвосты коней и густые изумрудные кущи папоротника. Моросило с ветвей. Мирина поёжилась, плотнее закутавшись в толстую суконную накидку, отороченную куньим мехом по вороту. Всадники ехали через лес бесшумно, только слышно было, как хрустят ветки под копытами коней, как шуршит прошлогодняя хвоя да как в самом конце вереницы поскрипывают колёса гружёного обоза. Промозглый воздух забирался под одежду, скользя по коже, будто холодными ладонями, вынуждая ёрзать в седле да закутываться плотнее. К обеду распогодится, вон и небо чистое, и скоро парить начнёт, что придётся скидывать лишнюю, потяжелевшую от сырости одежду. Мирина тянула в себя воздух свежий, то пропитанный запахом грибов, что, верно, повылезли после дождя, то аромат истончался, скуднел, и тянуло прелостью листвы. Это бодрило и отвлекало от разных тяжёлых дум, что обрушились на княжну, когда открыла поутру воспалённые от пролитых слёз глаза.
