Дыхание татя звучало размеренно, но тяжело — берёг силы, намеревался ударить метко, довершить наверняка своё грязное дело. Выпад и вновь захват. Тать вывернул руки, пришлось тоже отступить, тоже поберечь силы, которые утекали, как руда из раны, потому тянуть тоже не следовало, да и скручивало нутро от медленно разливающейся боли в мышцах. Собрав всю мощь, Арьян ринулся вперёд, тараня и сбивая татя с ног могучим весом — удалось. Покатились к самой стене избы оба, поднимая пыль, которая забила глаза и нос. Арьян охнул, когда в живот ударило холодное железо, глубоко, по самую рукоять, упёршуюся в рёбра. Княжич потерял дыхание и обрёл вновь, когда тать рванул клинок назад и попытался скинуть его с себя. Арьян не разжимая хватки, заломил руки татя, выбивая из пальцев жало, но душегуб ловко извернулся под ним, локтём саданув в челюсть. Княжич опрокинулся в сторону от удара, в голове зазвенело. Тать успел в это время вскочить на ноги, и Арьян, встряхнув головой, очухиваясь с утробным рычанием, поднялся, бросаясь в след, догнал, впечатав в стену беглеца так, что тот распластался по ней, как комар, прихлопнутый ладонью. Княжич яростно обрушивал на него удары один за другим, попадая в голову, в челюсть, куда-то в ухо, и в месте с тем, каждый удар давался всё тяжелее, а хватка слабела, пока не качнуло, чем быстро и воспользовался тать, поняв, что к чему. Оттолкнувшись от стены, отшвырнул от себя противника. Княжич едва устоял, вспоминая вдруг, что ранен, ощущая, как рубаха липнет отрепьем к телу, а кровь горячими ручьями течёт по бедру к лодыжке. Ноги тут же сделались тряпичными и слабыми, как и руки, будто с него разом выпили все токи. Арьян глянул вниз, на залитую бурой рудой рубаху, на то, что так мешало вдохнуть. Нутро скрутило так болью, будто выдернули из него все рёбра разом. Княжич посмотрел вперёд, на медленно надвигающегося душегуба. Вновь сверкнула сталь. Арьян смог через скручивающий спазм боли уклониться всего на немного, но этого хватило, чтобы уберечься от прямого удара, метящего в сердце. Плечо обожгло, когда лезвие вошло в плоть. Тать, дёрнув клинок назад, выругался, вновь занёс. От следующего, уже верного удара спасло то, что раздался где-то недалеко шум голосов, что влился в отяжелевшую отторгающую явь голову вяло и невнятно. Колени подогнулись, и княжич, пошатнувшись, тяжело рухнул наземь, заваливаясь набок.
Последнее, что мелькнуло в сознании — это ноги, почему-то босые, запылённые, вымазанные в крови — его крови, Арьяна. Он грёб пальцами землю, ещё пытаясь подняться, подтянуться, но тело не слушалось, и движения причиняли неимоверную боль, вытягивая из него воздух и силы. Глаза от дикой рези заполонила влага, он провалился в небытие, когда боль подступила к той грани, у которой боль не могла соперничать с жизнью. Арьян сорвался с её острых краёв, проваливаясь в леденящую яму.
Очнулся княжич от того, что застонал, и застонал надрывно, в животе саднила дыра, дёргая мышцы болью. Так и есть, его ударили ножом в живот и в плечо, которое вовсе он не чувствовал. Ощущал только, что руки задраны назад — его тянут, потому что спину нещадно дерёт земля, распарывая кожу камнями, что попадались на пути. Его тащили куда-то, но куда, Арьян не видел, кружилось всё, лишь вырывал взгляд всполохи огня да кроны деревьев, через ветки которых просачивались тусклые звёзды. А потом снова пропасть и тысячелетняя пустота. Очухался в следующий раз, когда его вдруг рвануло вверх, и он упал на что-то твёрдое животом. От боли будто сердце разорвалось на куски, и его всего перекосило. Арьян зажмурился, распухшее горло издало только глухой крик. Его толкнули ногой грубо и бесцеремонно. Княжич только ощутил, что сорвался, потеряв всякую опору под собой. Миг полёта и невесомости оборвался резко сильным ударом спиной и затылком о твердь, и снова всё исчезло для него.
Нос забивал резкий запах сырости, плесени и грибов, как будто из какой-то ямы. Арьян пошевелился, чувствуя спиной ровную твердь. Голова тут же разразилась дикой болью, подкатил к горлу ком тошноты, задушив желчью. Заскрежетав зубами, он судорожно задышал, рвано, жадно. Рубаха совсем мокрая облепляло тело, как вторая кожа — уже холодила, согревая только тёплой кровью, что ещё текла из раны струйками.
Сколько он тут уже?
Передохнув немного, загребая ногтями мягкую сырую землю в гости, Арьян поднял руку, дрожащими пальцами хватая пустоту, не нащупывая ничего рядом. Разлепив влажные, ставшие тяжёлыми ресницы, не увидел ничего, только зияла чернота совершенно глухая. Гулко сглотнул сухость, тяжело отрывая затёкший затылок от земли, медленно приподнял голову и тут же уронил обратно.
Чувства возвращались, а вместе с ними и боль, и звуки собственного сердцебиения обрывистого, судорожного. Проступивший холодный пот застилал лоб, путались и липли волосы к лицу, малейшее шевеление вызывало зверскую боль, будто он весь обратился в неё, сужая окружение до её рваных краёв. На грудь будто глыбу каменную навалили, невозможно было дышать, проходила лишь тонкая струйка воздуха, что вот-вот оборвётся. Это разозлило страшно. Арьян сцепил зубы, неимоверным усилием заставил себя перевернуться набок, дёрнулся рывком, превозмогая резь, вынуждая тело подчиниться, подтянулся чуть вперёд. Злость придала силы, но горло всё же разодрал собственный стон, который он задушил, едва тот вырвался наружу. Ладонь упёрлась во что-то. Стена? Погладил по влажным, покрывшимся слизью брусьям. Дно колодца, похоже на то. От проделанных усилий пробил озноб. Арьян туго втянул в себя воздух, часто и резко задышав, задрал голову кверху, пытаясь сквозь муть что-нибудь разглядеть. Чернота, хоть глаз коли. Он разжал стиснутые до ломоты зубы, но горло будто раскалёнными клещами сжало. Княжич поперхнулся подступившей тошнотой, и в следующий миг его ошпарила дикая ярость от того, что с ним так легко разделались, от того, что не взял с собой оружие, когда рядом враг. Он сжал кулак да со всего маха шарахнул им о стену. И тут же бок и всю левую сторону тела пронзила острая, как спица, резь, и взор застелило багряными вспышками. Арьян бессильно опрокинулся на землю, и последнее, что запомнил — как посыпалась на лицо и руки труха, погребая его во мраке.
Арьян застыл в тишине, будто в толще льда. Он старался вырываться из подходившего со всех сторон холода на поверхность, где слышал собственные удары сердца. Тринадцать ударов. А потом снова бездна черноты и неподвижности. Только спустя вечность слух царапнуло пение петуха, прорывая безмолвие, словно пузырь. Звук вновь раздался где-то сверху, обрушиваясь на него, словно камень. Он задышал хрипло, быстро, а потом дыхание оборвалось. Резко. Мгновения растянулись на ещё одну вечность, но грудь снова наполнилась сырым воздухом, который застревал где-то в горле комом. Дыхание вновь ожило, когда и не ждал уж, как будто кто-то невидимый ему раздувал в нём жизнь, возрождал огонёк из влажного костра, который, едва вспыхивая, вновь потухал.
В другой раз, когда Арьян очнулся, он по-прежнему находился на дне стылого колодца. Холод от земли царапал кожу, остужая. Только холодно не было. Было противно от его липких объятий. Его бил озноб. Он пытался осознать, сколько прошло времени, пошевелил пальцами, задеревеневшими и непослушными, липкими от застывшей крови. Руки, да и всё тело, будто не его — чужие. Темнота помалу начала расступаться, а звуки становились всё ярче, отчётливее, выделились лай собак и грохот железа — неужели утро? Показалось, влились мужские голоса будто. Почудились? Нет. Гул нарастал вверху всё громче. Мужи спорили о чём-то, но до дна доходил лишь дребезжащий и неприятный для слуха грохот, тревожный. Арьян разлепил губы, пытаясь позвать, но ничего у него не вышло, связки, как трущееся друг о друга железо, засаднили болью. Внезапно из общего гомона вырвался голос Данимира, и сердце заколотилось быстрее.
