Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
Состав осужденных, в общем, неоднороден: есть просто старцы глубокие, есть — и много! — молодежь 19–23 лет. Скажем, в нашем цехе работает парень Игорь Быков, ему — 19 лет. Сам из Нижнего Тагила, статья 117, часть третья: изнасилование. И ростом неказист, и сажени косой в плечах нет, а вот, поди ж ты, бес попутал, как говорится. Отца нет, водку начал пить с тринадцати, состоял на учете в детской комнате милиции. И вот — результат. К органам МВД он отношения не имеет, просто суд гуманно поступил с пареньком, не отправил его в «бытовую зону», посадили сюда, к «ментам», все-таки лучше, чем к уголовникам, может быть, хоть не испортится до конца.
Есть другой «малолетка», тоже у нас в цехе работает, собирает картофелеочистительные машины. Тот — разбойник. Сел за разбой. Смотришь на него и думаешь: господи, ну какой же он…преступник. Бандит, настоящий бандит, потому и фамилию не называю, может, одумается…
Если же говорить о бывших работниках МВД, то среди них все-таки преобладает «низовой» состав: сержанты, офицеры младших чинов. Много прапорщиков внутренних войск, сотрудников суда и прокуратуры. Все они ведут себя по-разному. Кто-то глубоко раскаивается в содеянном, кто-то наоборот, только здесь, в колонии, и показал всю свою подлую начинку. Бывшие офицеры милиции сидят в основном за взятки. Среди них очень мало людей, которые осуждены за нарушение социалистической законности, за превышение своих служебных полномочий. К сожалению, в «зоне» много убийц.
Не нужно, наверное, видеть во всех осужденных конченых людей. Но зэки есть зэки, хочешь — не хочешь, а отношения должны складываться; ведь ты живешь не один: вокруг — люди, и жить нам вместе еще почти десять лет.
Когда я только-только появился в «зоне», многие заключенные злорадствовали и не скрывали этого: «Генерал-полковник, зять Брежнева, а тоже здесь! Как хорошо! Раньше ты нас, теперь и тебя…» Не могу сказать, что они вели себя самым дружественным образом. У зэков своеобразная психология: хорошо тебе, другого зависть одолевает. Плохо тебе — он снова почему-то радуется, даже злорадствует, не скрывая этого. Сознание этих людей в большинстве своем извращено, конечно, что тут говорить. Но ведь многие сидят здесь годами, ничего не поделаешь; хотя многое — я согласен — понять и принять просто нельзя. Ко мне они, в общем, «не лезли». Отдельные попытки были, но я их сразу пресекал. Потом отстали.
Только строить отношения и устанавливать их-это разные слова. Отношения, конечно, должны устанавливаться сами; а как-то искусственно строить их — это значит приспосабливаться, вот я — противник этого. В «зоне» есть такая тенденция: если между двумя осужденными вдруг пробежала кошка или эти люди друг другу просто не нравятся, они вообще не разговаривают между собой. Вот это меня страшно бесит. Живем вместе, в одном отряде. Видим только друг друга, да еще телевизор, который и есть для нас «окно в Европу», то есть на волю; ну, пойди ж ты и объяснись, прояви мужское самообладание, самолюбие, наконец, выясни, в чем дело! Видно же — человек обижен, надулся, спрашиваешь его: какая причина? Начинает врать, крутиться: да я, да мы… Это уже неискренний человек.
Все-таки сама наша административно-командная система накладывает на людей глубокий отпечаток. Очень много просто завистливых людей, они злословят по твоему адресу, «стучат» на тебя — видимо, в каждой «зоне» это развито очень широко. Не знаю, когда родилось на свет само слово — «стукач», — но оно очень точное, емкое. Правильное слово. Я понимаю: нет такого исправительно-трудового учреждения, которое могло бы существовать без «стукачей». Я читал «Историю царских тюрем» (солидный четырехтомник, по-моему, академическое издание — не могу вспомнить сейчас автора) — так вот, там тоже были «стукачи», это, если угодно, традиция. То есть правоохранительные органы, или органы охраны, или вообще органы, занимающиеся вопросами безопасности, без этого не могут, им, безусловно, нужна своя осведомительная сеть. Но ведь все это должно быть, конечно, в своих разумных пределах. Самое главное — стукачество не должно унижать человека, его достоинство. И никто не имеет право на это, никто! Так мне кажется.
А замыкаться здесь нельзя, это — моральная смерть. Если в «зоне» человек лишает себя общения с другими людьми, это полутруп; он или с ума сойдет, или совершит какие-то непредсказуемые поступки. Вот, скажем, тот же Усманходжаев, бывший Первый секретарь ЦК: узбеки, которые общались с ним и по долгу службы, и в силу личных контактов, говорят сейчас, что Усманходжаев здорово сдал. Насколько он сломался, сказать трудно, я просто передаю наблюдения людей, которые работали с ним в 70-80-е годы. С кем он общается? По-моему, кроме узбеков — ни с кем, но это, конечно, еще зависит и от склада характера самого человека.
Да и я сам не могу сказать, что дружески общаюсь с Норовым, Норбутаевым и другими бывшими генералами из МВД Узбекистана, которые проходили со мной по одному делу. Если встречаемся на производстве или после работы (в жилзоне или в клубе), то друг другу задаются одни и те же вопросы: что нового? Как дела? Как самочувствие? Что нового? — этот вопрос, пожалуй, превалирует. Кто-то говорит, что по его делу есть движение, второй делится новостями из письма, которое он получил. Сейчас, когда я пишу эти строки, зэков волнует проблема курева, здесь, я думаю, она дает о себе знать куда острее, чем в Москве или где-то еще на воле.
Вот такое общение.
Радуюсь за генерала Сатарова, бывшего начальника УВД Ташкента, который ушел недавно в «досрочное освобождение». Уехал домой. Наш Уголовный кодекс предусматривает и такой «вариант»: после отбытия двух третей срока наказания (Сатаров получил шесть лет), если осужденный за это время не нарушал дисциплину и добросовестно трудился, его освобождают.
А другие генералы все еще сидят… Не сомневаюсь, что и меня здесь будут держать «до последнего». А может, и еще что-нибудь придумают, пострашнее, кто знает…
* * *
Два раза в год в «зоне» предоставляют свидание с родственниками. Система такая: в колонии есть специальное помещение, его называют «комната свиданий», сюда может приехать жена осужденного, его брат или сестра, мать или отец. Там стоят две кровати, и есть место, где можно приготовить пищу. Продолжительность свиданий — трое суток. Если человек добросовестно трудится и не нарушает порядок, начальник колонии может прибавить на свидание с родными еще три дня — итого, их выходит уже шесть, почти неделя.
Так в каждой колонии, я опять это подчеркну. Наша, 13-я, ничем не лучше и не хуже; хотя мне, скажем, говорили, что у нас в «зоне» «комната свиданий» по сравнению с другими колониями находится не в очень хорошем состоянии. Тем более таких комнат у нас не хватает.
С письмами тоже не все так просто: при усиленном режиме осужденный имеет право отправить только три письма в месяц, зато получать — сколько угодно. После того, как мое интервью, данное журналу «Театральная жизнь», и тут же перепечатанное более чем в двадцати журналах и газетах (центральных, республиканских и областных), дошло наконец до широкого читателя, на меня обрушился просто поток писем. Пишут разное. Но в основном — это письма хорошего содержания. Вот только некоторые из них.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
