Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Та самая квартира, в которой после ухода Булата из семьи остались жить Галина Васильевна с сыном.
Та самая квартира, в которой ее не стало 7 ноября 1965 года.
Та самая квартира, в которой после смерти матери жил Игорь Окуджава.
Проходил мимо поликлинники Литфонда, оказывался во дворе, курил на скамейке, обходил гаражи и останавливался перед подъездом, потом какое-то время ждал, а затем толкал входную дверь.
В парадном было холодно и темно.
Нажимал кнопку лифта, и тут же в недрах дома оживал электрический мотор, сопровождаемый однообразным гулом лебедки, что выпускала в шахту раздвоенный как змеиный язык, густо смазанный тавотом металлический трос.
Конечно все это уже было в его жизни — на Арбате, например, или в доме матери на Краснопресненской набережной. Точно такая же кабина лифта с грохотом приземлялась на первом этаже.
Но войти в нее Булат не решался.
Медлил какое-то время, а затем стремильно уходил прочь, стараясь быть никем не замеченным.
Да, здесь он бывал редко, хотя от Речного вокзала до Аэропорта — всего лишь четыре остановки не метро.
Целая вечность.
Маэстрозо (торжественно)А потом произошло то, что и должно было произойти. После неудачи с публикацией рукопись была потеряна и несколько лет считалась утраченой, пока в начале 2000-х годов ее случайно не обнаружили в школьной бибилотеке села Высокиничи Жуковского района Калужской области.
Как она туда попала, неизвестно.
Кажется, что целая вечность прошла с того момента, когда сезонные рабочие Сархат Шарипов и Машхади Латифи, ремонтируя один из писательских домов на платформе «Мичуринец», нашли завернутую в газету пожелтевшую от времени рукопись без начала и без конца. Вполне возможно, что эта безначальность и стала символом вечности, которая по сути и не может пройти, не может завершиться, ибо является частью и смыслом ежедневного бытования и не прекращается с его остановкой.
Читаем последние страницы вновь обретенного текста:
«В окружение отступавших французских конных егерей партизанский отряд Игнатия Иннокентьевича Зотова попал уже на подходе к Боровску.
На этот раз зотовцам не повезло в том смысле, что столкновение произошло в долине реки Протвы, где егеря смогли быстро развернуться в боевые порядки и отсечь головную часть колонны партизан от артиллерийского обоза, что шел на некотором отдалении. Канониры были уничтожены сразу, охранение рассеяно, а конные порядки пока разворачивались, пока перестраивались, потеряли время и были атакованы французами со всего хода. То есть, со свистом и воем егеря врезались в ряды партизан и принялись рубить их со всей сумасшедшей яростью, когда отступать уже некуда, и промедление смерти подобно. Буквально с первых минут сечи Игнат получил тяжелое ранение в живот, он упал с лошади, попытался встать и перезарядить штуцер, но был сбит и затоптан французским авангардом.
Часть партизан во главе с Авдотьей Иннокентьевной, поняв, что происходит, предприняли попытку оттянуть часть егерей в лес, где в конных порядках воевать сложней, но, увы, эта затея не увенчалась успехом. Французы спешилась и открыли беглый огонь по перелеску, не выпуская партизан в долину на помощь к попавшим в окружение. Под шквальным огнем неприятеля, отвечать на который получалось с большим трудом, партизаны стали отходить вглубь леса, теряя не только людей, но и надежду увидеть в живых своих товарищей, оставшихся один на один с озверевшими егерями на берегу Протвы.
Когда все закончилось, выяснилось, что из пешего отряда под командованием Авдотьи Зотовой из пятидесяти человек выжило только десять, большая часть которых была ранена и едва ли могла продолжать вооруженную борьбу. Среди тех, кто не мог самостоятельно передвигаться, оказался и Михаэль Розен, которому разрывом ручной гранаты изуродовало стопу.
Рана зажила только спустя год уже в Петербурге, но Розен так и остался хромым, потому что стопа на его правой ноге оказалась вывернутой назад, срослась, являя собой зрелище диковинное и страшное. Во время ходьбы красные узловатые сочленения, напоминавшие локти собаки, перекатывались, пульсировали, и казалось, что они вот-вот вырвутся наружу.
Для Михаэля изготовили специальный башмак, который более напоминал навершие молота, потому как у него было два носка, которые расходились от каблука в противоположные стороны.
Опираясь на трость, Розен выступал величаво, деланно улыбался, всячески стараясь скрыть острую, насквозь его пронизывающую боль. Правда, со временем он привык к этому страданию и даже научился танцевать Шлёнский полонез.
Из дневника артиллерийского офицера десятого корпуса второй прусской дивизии Михаэля Георга Розена: «После длительного перерыва вновь берусь за ведение своего дневника. Перечитывая старые записи, относящиеся еще к Малоярославецким событиям, прихожу к пониманию того, что все произошедшее со мной неслучайно. Особенно это понимаешь, оказавшись здесь, в Петербурге, на Миллионной, в квартире моего деда Альфреда Розена, которого на русский манер звали Фёдором Казимировичем. В нашей семье об этом человеке не принято было говорить, а если все-таки разговор и заходил, то иначе как большим чудаком Альфреда не называли. До своего отъезда в Россию он был одним из самых известных оружейников в Потсдаме, но, приняв приглашение Императора Петра I, навсегда покинул родину, оставив здесь мою бабушку с двумя сыновьями Карлом и Фридрихом, моим отцом. В Петербурге дед обзавелся новой семьей, точнее сказать, по настоянию царя его женили на совсем юной Елизавете Демент, дочери лейб-медика Исайи Демента, занимавшего должность «надсмотрщика за древностями» в Кунсткамере. Говорили, что специально на свадьбу Фёдора Казимировича и Елизаветы Исаевны из кабинета древностей к столу были поданы овца с четырьмя глазами и двумя языками, привезенная из Выборга, и специально доставленный из Тобольска барашек, у которого вместо копыт были перепончатые лапы, как у водоплавающей особи. Что и понятно, это произвело на гостей неизгладимое впечатление, однако у несчастной невесты закатились глаза, и она упала в обморок.
Спустя годы, оказавшись в Петербурге по делам Прусского артиллерийского ведомства, я пришел в дом своего деда, которого к тому моменту уже много лет как не было в живых. Тогда, впервые оказавшись в этой огромной, напоминавшей готический собор квартире, окна которой выходили на Миллионную и во внутренний двор-колодец, я почувствовал, что время тут течет совсем по-другому и то, что было с моим дедом, которого я и не знал, теперь повторяется со мной. Да, ведь сказано у Екклезиаста — что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем, бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое», но это уже было в веках, бывших прежде нас…»
В Петербурге у Михаэля с Авдотьей Иннокентьевной родился сын Саша, которого покрестили по православному обряду в Успенском соборе на Сенной площади.
Крестная, Елизавета Смольянинова, научила мальчика следующей молитве: «Помоги мне грешному и унылому в настоящем житии моем, умоли, угодниче Божий Николай, Господа Вседержителя даровать оставление всех моих грехов, совершенных от юности моей и во всем житии моем, помоги мне окаянному, умоли Спасителя избавить меня от воздушных мытарств и вечного мучения, от сомнений и отчаяния!»
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
