– Ты что-то понял, – бросал Армитедж, остановившись рядом. – Это получше, чем обычно.
Ларри отступал на шаг и взглядывал на работу.
– Нет, – говорил он, – не то.
– Разумеется, не то! – подхватывал Армитедж. – Того все равно не напишешь! Но это – неплохо. И уж поверь мне, лучше, чем неплохо, уже не будет.
Ларри симпатизировал Тони Армитеджу, хотя тот был импульсивен и не слишком опрятен, и оценил портрет Нелл работы Тони: автору каким-то образом удалось передать и ее прямоту, и скрытность. Саму Нелл портрет, разумеется, взбесил.
Чем больше Ларри теперь смотрел на церковь Святого Эгидия, тем меньше ему нравилось то, что получилось. И тут подошел Билл Колдстрим.
– О, как раз те, кто мне нужен! – Он замер на пару мгновений, разглядывая картину. – Да, – кивнул он, – хорошо. Слышали о Лестерской галерее?
– Конечно, – ответил Ларри. – Я ходил туда на выставку Джона Пайпера.
– Они готовят летнюю экспозицию. Перспективные художники и все такое. Филлипс попросил меня предложить кого-нибудь из наших. Мой вариант – вы с Армитеджем.
Ларри от изумления потерял дар речи; Армитедж ответил, как всегда, невозмутимо:
– Сколько у нас времени?
– Открытие в начале июля, так что к концу апреля уже нужно отобрать работы, – сообщил Колдстрим и удалился.
– Вот это пощечина для Фэйрли, – усмехнулся Армитедж.
– Я и представить не мог! – Ларри в самом деле не подозревал, что учитель так высоко оценивает его творчество.
– Я же сказал, что ты хорошо пишешь.
– Нет, не сказал. Ты сказал, что я пишу неплохо.
– Чего тебе не хватает, Ларри, так это веры в себя.
– Есть идеи, где ее взять?
– Тебе следует помнить об одной важной вещи, – усмехнулся Армитедж. – Все остальные тоже ничего не понимают. Шарахаются в темноте. Понятия не имеют, что хорошо, а что нет. Ждут, когда им об этом скажут. Так что все, что ты должен делать, – почаще и погромче заявлять о себе.
– Боюсь, это не в моем стиле, – вздохнул Ларри.
* * *
Вечером Ларри поделился новостью с Нелл. Она бросилась ему на шею с поцелуями:
– Я знала! Ты станешь знаменитым!
Натурщицей Нелл больше не работала: нашла место секретаря у торговца предметами искусства. Правда, по ее словам, Юлиус Вейнгард выходил обманщиком и грабителем, – но ее послушать, все они такие. Уж как только этот Вейнгард не обманывает клиентов! Но так уж устроен этот бизнес: художественная ценность работы никого не волнует – важны лишь реноме автора и тариф, по которому она конвертируется в деньги.
– Я уговорю Юлиуса сходить на твою выставку, – обещала Нелл, – может, он решит взять тебя под крылышко. Только он скажет тебе брать цвета поярче, милый, – от хаки все устали.
Ларри по-прежнему восхищался Нелл, но их отношения складывались непросто. Спали они вместе, а жили порознь. Дома у Нелл Ларри никогда не бывал. Она то и дело исчезала – выполняла поручения Вейнгарда или навещала друзей, о которых ничего не рассказывала. Эта другая, кокетливо припрятанная жизнь порой тревожила Ларри, но в остальном, по правде сказать, его все устраивало.
Ларри всякий раз изумлялся собственным чувствам. Стоило Нелл исчезнуть, как его охватывала парализующая тоска. Но, пробыв с ней вместе пару дней, он замыкался и мечтал побыть один.
– Ты стал какой-то слишком солидный, Лоуренс, – упрекала его Нелл. – Нельзя так себя контролировать на каждом шагу.
Ларри знал, что она права, и любил ее такой – вольной, богемной, неприрученной. Но порой за этой свободой ему виделся одинокий, потерявшийся ребенок. Ее юность и властное очарование лишь маскировали глубинный страх. Однажды после проведенной с ним ночи она заплакала.
– Нелл! Что случилось?
– Не важно. Тебе лучше не знать.
– Нет, я должен знать. Скажи мне.
– Ты ответишь, я дурью маюсь. Что правда.
– Нет, расскажи.
– Иногда мне кажется, что я никогда не выйду замуж и не рожу детей.
– Конечно выйдешь. Хочешь, хоть завтра поженимся. У нас будет сотня детей.
– Ох, Лоуренс, ты такой милый. Может быть, когда-нибудь. Мне по-прежнему только двадцать.
Он уже начал подумывать об общей квартире, когда Нелл снова куда-то пропала. А вернувшись, так и не объяснила, где была. Слишком дорожила своим правом жить так, как хочет.
– Не пытайся связать мне руки, Лоуренс. Так поступал мой отец. И это меня бесит.
Притом иногда ее охватывали внезапные приступы ревности. Однажды после вечеринки, где Ларри просто поболтал с другой девушкой, Нелл яростно набросилась на него:
– Не смей так больше со мной поступать! Мне все равно, что и с кем ты делаешь, но не в моем присутствии.
– Да что я сделал-то?
– И не надо пялиться на меня, будто не понимаешь, о чем я говорю. Я не круглая дура.
– Нелл, у тебя воображение разыгралось.
– Я не требую от тебя верности. Я лишь прошу на людях проявлять ко мне уважение.
– Я всего-то перекинулся парой слов. Мне нельзя болтать с другими девушками?
– Прекрасно! – хмыкнула она. – Можешь называть это так.
– Ради бога, Нелл. Будто ты не общаешься с другими мужчинами. Я хоть словом тебя попрекнул?
– Если не хочешь, чтобы я гуляла с другими, Лоуренс, тебе достаточно просто сказать.
– Я не хочу посягать на твою свободу. Ты это прекрасно знаешь.
– Так чего ж ты хочешь, Лоуренс?
– Я хочу, чтобы мы доверяли друг другу.
Он говорил себе, что в ее поведении нет никакой логики, но подсознательно понимал, чего она хочет. Безусловной любви. Чтобы он сказал, что всегда будет ее любовником, защитником и другом, как бы отвратительно она себя ни вела. Бывали моменты, когда желание захлестывало Ларри, и он был готов пообещать ей все что угодно, – но всякий раз его останавливала инстинктивная осторожность. Он чувствовал: Нелл нужна ему сильная, дикая, свободная и желанная другим. Но чем ближе они сходились, тем очевиднее делалась ее уязвимость и потребность в эмоциональной поддержке, – и Ларри испуганно шарахался прочь.
Он сам не понимал, почему его бросает из крайности в крайность. Неужели все объясняется сексом? Она с готовностью утоляет его желание, и уже за это Ларри ее обожает. Нет, дело совсем не только в сексе. Стоит ей исчезнуть на пару дней, как его преследуют воспоминания не только об обнаженном теле и о наслаждении, но о ее дразнящем смехе, о непредсказуемых оборотах речи, о жизни, бьющей ключом. Это Нелл таскала его ночью купаться на пруды в Хемпстед, это ей одной могло взбрести в голову выскочить за пышками, а потом греть их на газовой горелке. Только Нелл знала круглосуточную шоферскую забегаловку Альберта Бриджа, где можно ни свет ни заря выпить чаю. Как можно не любить ее за то, что рутина рядом с ней превращается в приключение? Видимо, любовь – это такой цикл из жажды, утоления и расставания.
