Седьмого ноября 1612 года голод открыл ворота крепости. Полумертвые от истощения поляки, выбитые за четыре дня до этого из Китай-города, согласились сдаться. Они выговорили себе лишь одно условие — сохранение жизней. Те, кого взяло ополчение Пожарского, выжили, но почти всех пленников, оказавшихся в казачьих руках, ждала смерть. В таборах Трубецкого царили разбойничьи нравы, и что значили клятвы о сохранении жизни сдавшимся врагам перед возможностью отомстить им за гибель товарищей!
Бояре, сидевшие с поляками в осаде и до последнего сохранявшие преданность королю Сигизмунду и его сыну, отделались испугом. Казаки требовали перебить бояр за измену, а их имущество разделить на войско, но дворяне из земского ополчения встали на их защиту. Слишком велико было у них почтение к боярскому сану, чтобы поднять руку на представителей древних княжеских родов, хотя бы и сотрудничавших с врагом. Впрочем, члены семибоярского правительства представили дело так, что они находились в Кремле на положении пленников и потому заслуживают благодарности за перенесенные страдания. Ради успокоения страны вожди земского ополчения предпочли поверить в эту версию.
Кремль, переживший полуторагодовую осаду, был разорен и осквернен. Ополченцев поразило зрелище чанов с засоленным мясом, стоявших в подвалах. Это была человечина — останки родственников и друзей обезумевших польских рыцарей, ставших каннибалами. Церкви были поруганы, наполнены нечистотами, иконы обезображены. В кремлевских дворцах остались лишь каменные стены — спасаясь от холода, осажденные сожгли не только кровлю помещений, но и двери, оконные рамы и лавки. Исчезла драгоценная коллекция древних византийских манускриптов: поляки пытались утолить голод, вываривая пергамент и добывая из него растительный клей.
Колокола Успенского собора в Кремле и других переживших пожар 1611 года московских церквей звонили по случаю освобождения столицы, когда пришла весть о приближении короля Сигизмунда с сыном. Королю удалось собрать только двухтысячное войско — Польша была разорена, наемники отказывались воевать в долг, — однако он надеялся, что одним своим появлением в окрестностях Москвы придаст мужества «польской партии» в России и непостоянные подданные царя Владислава вновь склонят перед ним головы. Безуспешно попытавшись взять Волоколамск, король отступил от его стен и решил, что русские крепости сами распахнут свои ворота, стоит лишь договориться с вождями ополчения в Москве. К князьям Трубецкому и Пожарскому были посланы двое русских парламентеров в сопровождении сильного отряда. Но надежды Сигизмунда, что его ждут в столице, не оправдались. Послов избили и прогнали, хотя те и принесли утешительные вести о том, что сторонники Владислава все еще оставались в столице, несмотря на отъезд в свои вотчины многих бояр, запуганных чернью: «На Москве у бояр, которые вам, великим господарям служили, и у лучших людей хотение есть, чтобы просити на господарство вас, великого господаря королевича Владислава Жигимонтовича». Однако всем заправляют казаки, которые «делают все, что хотят».
Некоторое время король в нерешительности стоял под Волоколамском, взвешивая свои шансы на взятие Москвы: послы сообщили, что ополчение рассеялось, в столице осталось едва две тысячи дворян и примерно четыре тысячи казаков, остальные разъехались кто куда. Дворяне отправились по своим поместьям, а казачьи отряды — искать добычи в менее разоренных областях страны. Серьезной военной опасности остававшиеся в Москве осколки ополчения не представляли, и все же король повернул назад. Его испугала перспектива зимовки в глубине чужой голодной страны с ненадежной армией, жаловавшейся на скудную оплату. Поход за русской короной пришлось отложить до лучших времен.
Польская опасность исчезла, и победители стали деятельно готовиться к избранию царя. Уже в первых числах ноября по городам и областям России были разосланы повестки с призывом отправить в Москву к шестому декабря по десять «лучших, разумных и постоятельных» людей от каждого города, чтобы им «о государственном деле говорити». Однако первые делегаты появились в Москве только в январе 1613 года, когда подтвердились новости о возвращении Сигизмунда в Польшу. Постепенно количество выборщиков, представителей всех сословий — от посадских людей до духовенства, — достигло полутысячи, они съехались из пятидесяти городов России, откликнувшихся на приглашение участвовать в царских выборах.
В Москве их ждал хаос политической борьбы, с угрозами, подкупами и подтасовками. Кандидатов на русский трон было много, и депутатов разрывали между собой сторонники различных партий. Но вскоре выкристаллизовались две главные силы, боровшиеся за умы и души выборщиков. Первую представляли казаки и близкое им по социальному происхождению и взглядам низшее духовенство, в основном монахи. Они отвергали иностранных кандидатов на престол, призывая выбрать «Маринку с сыном» или 16-летнего Михаила Романова, сына митрополита Филарета Романова. С ними у казаков, большинство которых когда-то сражалось на стороне «тушинского вора», было общее прошлое — из него они надеялись извлечь практические выгоды: получить жалованье за службу и возможность продолжать грабить под снисходительным взглядом государя «из своих». Филарет Романов, кроме того, что в тушинском лагере исполнял обязанности патриарха, привлекал патриотов своими страданиями в польском плену, куда он попал, отправившись к королю Сигизмунду в составе посольства. Вспоминали о том, что боярин Романов когда-то сам мог стать царем, об этом, мол, говорилось в завещании последнего из Рюриковичей — Федора Иоанновича, но коварный Борис Годунов перехватил у него царский посох, а опасного соперника и его жену вынудил принять монашество, чтобы навсегда удалить их из светской жизни.
Казаки, куда более многочисленные, чем провинциальное дворянство, оставшееся в Москве после роспуска земского ополчения, пытались добиться своего, терроризируя противников. Но князь Дмитрий Пожарский не собирался уступать давлению крикливой и скорой на расправу голытьбы. В освобожденной Москве он последовательно продолжал политическую линию, выбранную еще в Ярославле, добиваясь воцарения шведского принца Карла Филиппа. Страшнее казачьего буйства было промедление с приездом ставленника земского ополчения к русской границе.
В ноябре 1612 года Делагарди отправил в Москву из Новгорода дворянина Богдана Дубровского, который уверил вождей ополчения в скором появлении принца в Выборге и, в свою очередь, убедился в неизменности взглядов Совета всей земли на будущее московского трона. Князь Дмитрий Пожарский сообщил, что уже обсуждается состав посольства, которое должно встретить будущего великого князя на границе для сопровождения его в Москву. Наконец-то лед тронулся и в Стокгольме. В декабре Делагарди получил долгожданное известие от короля Густава Адольфа, что принц в сопровождении комиссаров, уполномоченных заключить договор с русскими, прибудет в Выборг до конца февраля 1613 года. Король, правда, не отказался от своих претензий на русские приграничные крепости, но эти строки его письма, способные сорвать дело, так и не стали известны вождям земского ополчения. Копия королевского послания, с которой отправился в Москву из Новгорода очередной гонец, содержала только приятные новости о скором прибытии принца. Делагарди по совету новгородских властей приказал вычеркнуть при переводе абзацы, свидетельствующие о неумеренном аппетите шведской короны.
