Самый ранний сохранившийся детальный отчет о королевских доходах — Казначейский свиток 1129–1130 гг. — показывает, насколько доходным мог быть патронат. В этом финансовом году, как было записано, Генрих I собрал порядка 3600 фунтов от соглашений такого рода, т. е. около 15 % его зафиксированного дохода и больше, чем он получил от налогообложения. Но арифметика Казначейского свитка говорит нам еще о кое о чем. В 1129–1230 гг. общая сумма, которая должна была быть собрана по соглашениям, заключенным в этом и предшествующих годах, составляла почти 26 тыс. фунтов, т. е. в действительности было собрано только 14 % этой общей суммы. Уильям де Понт дель Арш, например, предложил 1000 марок за камергерство и в 1129–1130 гг. уплатил 100 марок. Это означало, что если король был доволен поведением Уильяма, то уплата последующих взносов могла быть отложена или прощена. Ожидание того, что казна не будет слишком тяжело давить на должников, поощряло людей давать больше. Но человек, который переставал быть фаворитом, обнаруживал, что должен платить немедленно — либо попадет в беду. Такова, к примеру, была участь, постигшая Уильяма де Браоза в правление Иоанна. Другими словами, собирание только небольшой части причитающейся суммы не было показателем хронической неэффективности правительства, но скорее было дальнейшим усовершенствованием бесконечно гибкой системы патроната.
Властные короли всегда запускали руки в карманы подданных. Эдуард I был известен как Le Roi Coveytous («алчный король»), точно так же как Вильгельм I «превыше всего ставил алчность». На более абстрактном уровне уже в начале XII столетия утверждалось, что королевская власть может измеряться в финансовых параметрах. По словам Ричарда Фитцнила, епископа Лондонского, казначея Англии и автора «Диалога о казначействе», работы, датируемой 70-ми годами XII в., «власть государей колеблется в соответствии с отливом и приливом их наличных ресурсов». Казначейский свиток 1129–1130 гг. — запись отчетов, представленных в казначейство шерифами и другими должностными лицами за эти годы, — показывает казначейскую систему уже активно работающей по принципам, описанным в «Диалоге». Но сама по себе финансовая система к моменту создания Свитка, очевидно, уже функционировала. В широком смысле ежегодные взносы шерифов в казну — это англосаксонская система. В 1066 и 1086 гг. взносы со стороны некоторых крупных королевских маноров все еще производились натурой. К 1129–1130 гг. широко распространился переход на денежную ренту, выплачиваемую взамен выплаты натурой. Это было в русле общеевропейского развития. Чем больше поступления от шерифов делались наличными деньгами, тем сильнее ощущалась необходимость в способе быстрого проведения расчетов в фунтах, шиллингах и пенсах, которым легко было бы пользоваться. Таким способом служила разграфленная в клетку (chequered) скатерть (откуда происходит само слово «казначейство» — exchequer) — служила как упрощенные счеты, на которых королевский расчетчик (calculator) подводил итоги, передвигая фишки с клетки на клетку, как крупье. Самые ранние ссылки на казначейство датируются начиная с 1110 г. Дважды в год группа самых могущественных и облеченных доверием людей в королевстве собиралась для того, чтобы озвучить отчеты шерифов. Когда король был в Нормандии, они могли собираться в качестве вице-королевского комитета «при казне», действовавшего в отсутствие короля. Надо полагать, что таким же образом составленный комитет собирался с той же целью, когда Кнут был в Дании.
Но это всего лишь догадка. Только когда мы достигаем 1129–1130 гг., возможна некоторая степень точности. Но и здесь мы должны быть осторожны. Записи казначейства — свитки — почти ничего не говорят относительно тех сумм, которые поступили в казну и были израсходованы. Очевидно, эти суммы не могут быть ныне определены, хотя с точки зрения того факта, что казначейство было финансовым органом странствующего королевского двора, похоже, они были велики. К примеру, было установлено, что к 1187 г. Генрих II уплатил 30 тыс. марок в качестве своей лепты для очередного похода на Иерусалим, хотя в свитках периода его правления нет никакого следа этих денег. При отсутствии записей казначейства за XII в. нелегко оценить весь королевский доход. Таким образом, низкий показатель итоговых сумм в свитках за первые годы правления Генриха II мог быть отражением нового королевского предпочтения к финансам казначейства — предпочтения, очень естественного для анжуйского государя, все предки которого прекрасно управляли без казначейства. В конце концов, когда дело дошло до чеканки монеты, анжуйцы ввели свою практику как в Англии, так и в Нормандии. Но, каковы бы ни были трудности реконструкции, анализ единственного сохранившегося свитка периода правления Генриха I, без сомнения, показателен.
В 1129–1130 гг. в казну поступило 22865 фунтов. Из них почти 12 тыс. фунтов шло в рубрике «Земельные и сопутствующие доходы». Только около З тыс. фунтов могут быть отнесены к налогообложению; почти вся эта сумма (около 2500 фунтов) была данью («датскими деньгами») — так обыкновенно в XII столетии назывался королевский налог. Следующие 7200 фунтов могут быть отнесены к доходам, поступавшим от феодальных землевладельцев и от королевской юрисдикции: они включали около 1000 фунтов, полученных за церковные вакансии, 2400 фунтов от судебных штрафов и 3600 фунтов от ранее упомянутых соглашений. Таким образом, свыше половины зафиксированного дохода шло с земли, около трети — от феодальных землевладельцев и от юрисдикции и только порядка 13 % — от налогообложения. Если мы сравним это с состоянием королевских доходов в первые годы правления Эдуарда I, то обнаружатся некоторые важные различия. Грубо говоря, земля давала примерно треть целого; феодальные землевладельцы и юрисдикция в лучшем случае могли дать менее 10 %, в то время как налогообложение (включая таможенные пошлины) — половину общей суммы. Земля, власть и юрисдикция стали относительно менее важными, в то время как роль налогообложения возросла. Даже допуская вероятность того, что доходы от налогообложения в 1129–1130 гг. были гораздо меньше, чем обычно (поскольку королевский налог оказался единственным налогом, взимаемым в тот год), это широкое обобщение имеет право на существование.
Хотя королевские земли в 1130 г. были очень доходными, сравнение с «Книгой Страшного Суда» позволяет предположить, что их ценность уже понижалась. В 1086 г. весь зафиксированный объем доходов, поступавших с королевских земель и бургов, составлял почти 14 тыс. фунтов, в то время как к 1129–1130 гг. он понизился до 10700 фунтов. Фонд королевских земель, по всей видимости, сокращался быстрее, чем пополнялся за счет конфискаций и возвращений Короне выморочных земель. Короли должны были жаловать землю могущественным людям. Они поступали так, чтобы вознаградить и поощрить преданность себе, особенно в начале своего правления, когда они сталкивались с проблемами спорного престолонаследия. Этот процесс сокращения фонда королевских земель продолжался, но до некоторой степени компенсировался попытками управлять королевскими землями более эффективно. Степень успешности таких управленческих реформ, начатых при Хьюберте Уолтере, а затем продолженных министрами Иоанна Безземельного и Генриха III, может быть оценена тем фактом, что Эдуард I все еще довольствовался доходом с земли в 13 тыс. фунтов в год. Принимая во внимание инфляцию предшествующих 150 лет, это означает, что реальный доход от данного источника был гораздо меньше, чем в 1129–1130 гг. (Так, 20 тыс. фунтов при Генрихе I, вероятно, являлись большей суммой, чем 40 тыс. фунтов при Эдуарде I.)
