А Мелоди тем временем касается чутких струн лиры, и дивная мелодия, искрясь, завиваясь, окутывает поэта. Он делает глубокий вдох и, склоняясь над страницей, начинает писать…
Строки так и текут, образы выходят зримыми и выпуклыми. Я вижу их: вот рыжеволосая девушка засыпает в замке, оплетённом тёрном, а вот уже — её сердце обвито колючим кустарником. Вот тьма наползет на мир, и он пугается и теряет краски.
Чуткое сердце поэта ловит чарующие звуки лиры и облекает их в слова.
И это воистину волшебное зрелище.
Но… пыли здесь, должно быть, слишком много. А у меня — аллергия на пыль…
Апхи!
Анатоль вскакивает, хватает тяжёлый подсвечник и, размахивая им, кричит:
— Кто здесь?
Мы с Мелоди переглядываемся и тихо хихикаем.
— Выходите! — не унимается наш творец. — Выходите, трусы. Сразитесь со мной честно.
— Ишь ты каков! Вызов бросает! — возмущённо шепчет Мелоди, и мы материализуемся. Но… кажется… мы не те, кого желал увидеть Анатоль. Поэтому теперь он лишь трёт глаза и выдаёт непонимающе:
— Леди! О, прекрасные леди, вы явились на зов моего больного сердца!
— Примерно так, — заявляет Мелоди. — Ну а ещё тут кое-кто хотел повидаться с тобой, о, стихотворец.
Она указывает на меня, и на лице Анатоля проступают узнавание и злость…
— Зачем ты явилась, изменница? — говорит он, гордо вскидывая голову. — Я только научился жить без тебя, не думать о тебе, а ты решила вновь разбередить мою и так израненную душу?
Уж что-что, а толкать высокопарные речи он умеет, в этом я ещё в тот раз убедилась.
— Я не изменяла тебе, — говорю, а сама чувствую, как краснею. Ведь целовалась же с кудесником, значит, лгу, — ну… разве что… самую малость… Но и твоё сердце больше уже не принадлежит мне, так же?
Анатоль опускает голову, ставит подсвечник на камин, засовывает руки в карманы и закусывает губу. Весь — трагедия и излом. Прикрывает глаза и, упираясь затылком в стену, начинает вещать:
— Она явилась мне внезапно и умоляла о помощи… Тонкая, нежная… Рыжеволосая. А потом она заснула. Это, конечно, глупо прозвучит, — он горько усмехается, — но я видел её спящей во снах… Подумать только, мне снится девушка, а я даже не знаю, как её зовут.
— Я знаю, — говорю, и Анатоль открывает глаза.
Теперь его прямо-таки распирает от любопытства.
— Скажешь мне, о, прекрасная фея? — с придыханием произносит он.
Мотаю головой:
— Ни за что. Ты невежлив и негостеприимен. Даже не предложил девушкам сесть. Ты не достоин её.
Анатоль спохватывается: усаживает нас на диван, ставит на низенький столик вазу с фруктами и разливает в хрустальные бокалы вино.
— Так лучше? — смотрит с надеждой, как бездомный щенок на покормившего его.
— Намного, — улыбаюсь я.
— Великолепно! — восклицает Мелоди. — Это пиршество достойно быть воспетым в самых красочных виршах.
Противиться фее стихов поэт не может. Поэтому тут же, бросая на ходу:
— Сейчас-сейчас, — кидается к столу за пером и бумагой.
Я цыкаю на Мелоди:
— Ты всё портишь. Какое пиршество? Мы должны поговорить о рыжеволосой девушке…
— Ой, прости, сестра, — говорит она, спохватываясь, и тут же переключается на Анатоля: — О, да, сия трапеза — хороша, но разве не важнее утолить потребности сердца?
Анатоль замирает с листком и пером в руках.
Мелоди же оборачивается ко мне и патетично восклицает:
— Имя! Имя, сестра!
Анатоль тоже смотрит с надеждой.
Вроде бы драматическую паузу выдержала с лихвой, поэтому говорю:
— Лидия, дочь последнего сказочника.
И Мелоди прыскает со смеху:
— Да ей же триста лет!
Пожимаю плечами:
— Ну, и нам с тобой не двадцать. А она тоже — волшебное создание. Поэтому до сих пор юна и хороша.
Анатоль подбегает и садится рядом:
— О, добрая фея, поведай мне, где я смогу найти повелительницу моего сердца?
— В Академии Тёмного колдовства, — я пространно повожу рукой, — как раз за Злобнолесом.
Анатоль сникает, но всё-таки решается уточнить:
— А что она делает в Академии? Учится?
— Нет, спит.
— С кем? — поперхнувшись, уточняет он.
— Сама, вечным сном, под заклятием Чёрной Злобы.
Тут глаза Анатоля загораются героическим огнём, он сжимает кулаки и всем своим видом показывает, что готов к спасению красавицы.
— Тогда я должен немедленно отправиться в эту Академию, разбудить Лидию и сказать ей о своих чувствах.
Мелоди заходится в аплодисментах:
— Браво! Великолепно! Это так возвышенно! Так романтично!
Но я спускаю их с небес на землю:
— Не так быстро. Чёрная Злоба в академии. Она спряталась в кудесника. И, наверное, сейчас уже подчинила себе всех, кто там есть. А ещё там крысоры, и вещники…
— Ох, — Анатоль падает в кресло и хватается за голову, — невесёлую перспективу вы рисуете.
— Ещё какую невесёлую, если учесть, что Сказочная страна гибнет.
— Что-то совсем плохо, — вздыхает поэт.
— Хуже некуда! — заключает Мелоди и поворачивается ко мне: — Так что же нам делать, сестра?
— Сделаем следующее, — начинаю я и чувствую, как лихорадит, ибо пришла та самая дельная мысль и страшно её упустить, — тебе, Анатоль, нужно написать оду или поэму — на первый случай сойдёт — о том, что сказки умирают, а вместе с ними исчезают целые королевства Сказочной страны. Мелоди доставит этот текст в Комитет по балансу — пусть, наконец, делом займутся, а личной жизнью ректоров — успеют. Особенно, если учесть, что скоро у нас всех этой самой жизни не будет…
Конечно, нагнетаю и драматизирую, говорю со слезой в голосе, но ведь правду же, а поэт и Фея Стихов должны проникнуться и как можно быстрее. И они проникаются.
Анатоль хватает лист, макает перо в чернила и восклицает:
— Играй же, муза моя. Я сотворю песнь, подобной которой не ведал никто. Девы станут рыдать, читая её. Юноши захотят сражаться и совершать подвиги.
Я, правда, ждала несколько иного, но и это сойдёт.
Одним словом, пока работа у наших творческих натур кипит, я выхожу на балкон, тот самый, с которого Анатоль когда-то вызвал к музе. Лишь месяц прошёл, а столько всего уже случилось. Это вызывает горестную усмешку.
Вечереет.
Сверчки соревнуются в игре на скрипке, светлячки перемигиваются сигнальными огоньками между ветвей деревьев, цветы, закрывая на ночь венчики, тихонько напевают сами себе колыбельные.
