Книга С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50

Каюта была на двух человек. Соседом оказался средних лет армянин, маленького роста и с огромным крючковатым носом. Мы познакомились. Он долго молчал, а затем спросил:

— Что у вас стряслось, на вас лица нет? Вижу, что-то серьезное. Пришлось рассказать.

— Вот что, доктор, я — помощник военного коменданта Еревана, еду в командировку в Одессу, а вы, как я понял, до Ялты. У нас два дня — начнем лечиться. Он выдвинул ящик рундука и достал пакет, набитый армянским коньяком. Вот лучше лекарство от всех болезней. Первосортный коньяк пять звездочек, мне презент от директора коньячного завода. И мы приступили к лечению. Надо сказать, что такого количества коньяка я никогда не выпивал. Закусывали виноградом и лимонами. Настроение улучшилось, пошли анекдоты, в том числе и армянские. Мой визави оказался очень остроумным человеком. Смеялись весь день. В общем, два дня прошли, как один час. Я сошел в Ялте, автобусом добрался до Симеиза и обреченно побрел в приемный покой. И вдруг… Опять он — Ангел-хранитель. А кто еще? Открыв дверь приёмного покоя, я столкнулся с высоким и костлявым человеком, в котором тут же узнал начальника туберкулезного отделения Севастопольского госпиталя полковника м/с Молокова. Он остановился.

— Ты что, Разумков, здесь делаешь? Тебя, вроде, в Поти назначили?

— Да я из Поти, вот направление на лечение и снимки.

— Ну-ка, дай сюда.

Он внимательно прочитал направление, посмотрел снимки, потом на меня, потом снова на снимки.

— Ну вот что, у меня здесь госпитальная машина, поедем ко мне в отделение, здесь тебе делать нечего.

Я пробовал возразить, но он твердо сказал:

— Ты понял, ко мне без разговоров.

И я попал в туботделение Главного госпиталя ЧФ. Через несколько дней обследования он вызвал меня к себе.

— Ну вот, смотри, — указал он на новый рентгеновский снимок. Где твой инфильтрат? Нет его, рассосался. У тебя эозинофильный инфильтрат был, видимо, в твоем поганом Поти аскарид много. Это они мигрируют.

Я был счастлив. Только одна гадкая мысль мелькнула: «Ну вот, туберкулеза нет, а жена теперь получит по доверенности мою получку и будет точно знать, сколько я получаю, ничего не утаишь теперь. Короче говоря, через неделю мы сидели с Молоковым в ресторане «Поплавок» и пропивали деньги, которые я успел сохранить. На мой вопрос, почему Молоков так решительно был против моей госпитализации в Симеиз, он ответил:

— По твоей физиономии я сразу понял, что здесь что-то не то. Слишком она здоровьем отдавала, да и весь ты хорошим коньяком пропах!

Вот что значит опыт, все учел.

Я получил документы на обратный проезд, но на всякий случай зашел на минную стенку, где стоял мой корабль. «Безудержный» был в море, но я встретил нескольких знакомых офицеров с других кораблей. Узнав мою историю, один из них предложил:

— Слушай, наш сторожевик завтра идет в Поти, сходи к командиру и давай с нами.

Так я и сделал, встал на котловое довольствие, получил в каюте место и через сутки уже был в Поти. Встретили меня с удивлением и некоторой растерянностью. Столь быстрого выздоровления никто не ждал, а жене пришлось расстаться с доверенностью на получение оклада.

С местным населением мы контактировали очень мало, чаще на похоронах, которым здесь придавалось огромное культовое значение. Несмотря на духоту, покойника держали незахороненным 5–7 дней, ожидая приезда всех родственников, а чтобы скрыть неприятный запах все в помещении заливали одеколоном «Красная Москва», запах которого после Поти я просто не переносил.

Когда собирались все родственники, траурная процессия растягивалась на сотню метров. За гробом двигались, так называемые, плакальщицы, которые рыдали и вопили так правдиво, что только увидев, как они «сдают вахту» очередной «смене» и становятся не только совершенно спокойными, но иногда и улыбаются, становится всё ясно. И так до самого кладбища. Ну а поминки — это отдельная тема. Накрываются прямо на улице огромные столы, где сидят, как правило, более ста человек. Нас, военных врачей, сажали обычно за отдельный стол, где вместо сухого вина «Столовая № 23», стояла водка. Отказ от поминок рассматривался, как неуважение к семье, поэтому мы частенько угощались лобио и прочими грузинскими угощениями, провожая усопшего русской водкой. С продуктами в те годы было весьма туго, зарплаты только-только хватало на жизнь, ибо рынок был дорогим, а в магазинах было пусто. Мы с женой решили обзавестись живностью — курами, тем более что сарай был. А чтобы хохлатки не скучали, приобрели петуха.

Жена работала до 18.00, а я приходил из госпиталя часов в 17. В отличие от Севастополя, тяжелые больные были редкостью, и мы быстро справлялись со своими делами. Когда я, переодевшись, шел открывать дверцы сарая, чтобы выпустить кур, в окнах дома появлялись представительницы местного населения. Это простое мероприятие превращалось, как теперь говорят, в интересное шоу. Старые грузинки с первого и второго этажей внимательно наблюдали за действом «доблестного флотского офицера». Когда маленькая дверца сарая открывалась, первым выскакивал мой боевой петух. Он с темноты крутил головой, что-то по-своему громко горланил, но тут же, заметив выбежавшую первую курицу, стремглав мчался за ней и немедленно делал свое петушиное дело, затем отряхивался и, почти без паузы, мчался за второй и все повторялось. За третьей он бежал уже не так резво, но еще бодро и тут же подминал под себя. Старые грузинки восторженно смотрели на это прекрасное зрелище, щелкая языком, и причитали: «Вах, вах, вах, боец, боец». А когда, уже пошатываясь, петух бежал за последней курицей — предела восторга просто не было. И так ежедневно.

Я решил прекратить этот спектакль и, уходя на службу, уже не закрывал кур в сарае, дав возможность гулять во дворе. Но «расплата за «либерализм» наступила немедленно. Привыкнув ко мне, как к кормильцу, пернатые стали встречать меня на улице далеко от дома. Представьте картину, флотский доктор в форме держит курс в сторону дома, а за ним кудахтающие куры во главе с тощим, но бойким петухом. Я перехватывал ироничные улыбки местных, но ничего не мог поделать. Пищевой рефлекс моих подопечных не вписывался ни в какие рамки этикета. Так я, в сопровождении своей живности, доходил до подъезда дома и быстренько нырял внутрь, но чувствовал, что мои соседи все видят и наслаждаются моим смущением. Пришлось опять запереть их и секс-спектакль с доблестным мачо-петухом вновь радовал чуткие женские души моих грузинских соседок. Кстати, когда мы уезжали из Поти и давали отходную, я категорически отказался их резать. Сосед сделал это черное дело без меня, но петух оказался совершенно несъедобным. Его тушка представляла собой кости и сухожилия, мяса практически не было. Я вспомнил, как моя бабушка-француженка всегда говорила: «Худой мужчина — это мужчина, а толстый это так…» и хитро улыбалась мне.

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50