– Ты завтра пойдешь со мной, чтобы я попрощалась с Эдди? – тараторю я скороговоркой, чтобы не передумать, и прижимаюсь щекой к ключице Тэя.
Слышу, как он глубоко дышит носом.
– Пожалуйста, не отказывайся, – прошу я снова. – Ты нужен мне там.
– Ладно, я пойду с тобой, – бормочет Тэй мне на ухо и целует мою шею. – А почему завтра?
– Потому что… Потому что я готова.
Это единственный ответ, который у меня есть, даже если я на все сто процентов не уверена, что это так.
Тэй расстегивает «молнию», и мне кажется, что меня наконец извлекают на свет и свободу после долгого томления в темной и душной коробке. Воздух касается моей обнаженной кожи, а Тэй складывает наши полотенца на пол. Мое сердце бьется неровно и часто. С меня постепенно сползает гидрокостюм. Я в купальнике, но себе кажусь совершенно обнаженной. Тэй протягивает мне одеяло, я заворачиваюсь в него и ложусь на пол. Тэй снимает гидрокостюм, зацепляется ступней об отверстие штанины и чуть не падает на меня. Я смеюсь, он улыбается.
Тэй достает из шкафчика бутылку водки. Мы с ним делаем по большому глотку.
Все дальнейшее пролетает, словно сладкий сон. А потом мы лежим рядом и нежно прикасаемся друг к другу. Я чувствую себя совсем по-другому, не так, как раньше. Интересно, заметит ли это кто-нибудь?
– Мне это не снится? Это все по-настоящему? – спрашиваю я у Тэя, и мне хочется, чтобы так было вечно.
– Это не сон, – отвечает он и гладит мои волосы.
– Расскажи мне свою тайну, – шепотом прошу я.
– Ладно. Обещай, что никому не расскажешь.
– Да кому я могу рассказать?
– Когда меня выгнали из школы, я плакал.
– Врун.
Мне хочется, чтобы это так и было, но я знаю, что это неправда.
– Твоя очередь, – говорит Тэй.
Без запинки я говорю:
– Существует больше десяти тысяч различных видов водорослей.
– Это не тайна.
– А ты знал про это? Нет. Значит, тайна.
– Нечестно.
– Тэй, можно задать тебе серьезный вопрос?
– У тебя все вопросы серьезные.
Я немного приподнимаюсь, чтобы видеть его лицо:
– Почему ты так не любишь рассказывать про себя?
– Я тебе только что выдал свою самую большую тайну, – говорит Тэй с притворной обидой.
– А вот и нет. В этом-то все и дело.
Тэй улыбается.
– Да нет во мне ничего особо интересного, – отвечает он через какое-то время. – Я не гений общения, как и ты. Меня не любят. К тому же порой я слегка занудлив.
Он бросает в меня скомканное одеяло, снова обнимет и притягивает к себе. Мы долго целуемся.
Я просыпаюсь в предвечерних сумерках – в лодочном сарае почти кромешная тьма. В щель над дверью сочится холодный воздух. Мы проспали несколько часов. Тормошу Тэя, чтобы сказать ему, что мне пора идти. Он спросонья бормочет что-то непонятное.
– Завтра, – напоминаю я ему. – Наш главный день.
Завтра я наконец снова повидаюсь с Эдди.
Глава восемнадцатая
Когда я вхожу в дом, в коридоре тихо и темно. В кухне тоже. Дует сквозняк. Мне не по себе. Задняя дверь раскачивается на петлях. Я медленно выхожу в сад, в фиолетовую ночь. Добрую половину сада занимают оранжевые конусы – Диллон расставил их для бега с препятствиями. А еще тут мамина лесенка для аэробики и гимнастический мяч. И тут я вижу Диллона. Освещенный фонарем, горящим под козырьком крыльца, он лежит на боку, под яблоней, и не шевелится. Рядом с его головой – штанга.
Подбегаю к брату и переворачиваю его на спину.
– Очнись! – кричу я в испуге. – Вставай, Дил!
Кожа у него холодная и липкая. Кроссовки на тощих ногах кажутся непропорционально громадными, белая футболка испачкана травой. Прижимаюсь ухом к губам Диллона и едва различаю его дыхание. По саду проносится порыв ветра, калитка, ведущая на кладбище, открывается нараспашку, с грохотом ударяет по забору.
Я подхожу к калитке, вглядываюсь в темноту, но на кладбище пусто.
От выпитой в лодочном сарае водки у меня кружится голова, но я добегаю до городского телефона и дрожащей рукой набираю номер неотложки.
Когда я возвращаюсь к Диллону, его глаза полуоткрыты. Видны белки и толстые кровеносные сосуды на них. В первое мгновение мне кажется, что он умер, но он стонет.
– Где она?
Его голос не громче шепота.
– Мама? Я не знаю. Она еще не пришла. Держись, Диллон, не уходи от меня, ладно? «Скорая» уже едет!
– Я хотел найти ее.
– Не переживай, я ее найду.
Диллон тяжело, с хрипом, выдыхает.
– Нет, – сипло выговаривает он. – В тот день… Вот я кого искал… Ее. Я плыл… и увидел ее из воды… Она была на пляже.
Я не понимаю ни слова из того, что он говорит. Спрашиваю, не наглотался ли он чего-нибудь? Не курил ли травку, не принимал ли какие-то таблетки? Но Диллон вяло мотает головой. А я говорю совсем так, как на моем месте сказал бы отец:
– Ее не было там в тот день, Дил. Она была дома, помнишь? Она пришла потом, после того как приехали копы.
Голова Диллона тяжело лежит у меня на руках. Его светлые волосы грязные, они прилипают к моим ладоням.
В тот момент, когда в сад входят медики неотложки, Диллон еле слышно бормочет:
– Была она там… Мама в тот день там была. У нее был роман. Свидание…
В моем сознании мелькают картинки. Галька… голубое пятно – ее плащ. Барахтающийся в море Эдди. Мама, приезжающая на машине. Ничего не понимаю. Воспоминания слишком туманные.
Когда санитары укладывают Диллона на носилки и несут к машине, в самом конце улицы появляется мама. Она резко останавливается, зажимает рот ладонью и бежит, спотыкаясь на потрескавшемся асфальте. Я пытаюсь лучше разглядеть ее, но с трудом узнаю.
– Диллон, – ахает мама, поравнявшись с нами, и снимает кислородную маску с его лица.
Парамедик отводит маму в сторону, она смотрит на меня налитыми кровью глазами.
– Что с ним случилось? – воет она пронзительным, писклявым голосом. От нее пахнет перегаром – но, может быть, пахнет от меня. Я крепко сжимаю губы, говорить мне страшно.
Парамедик поворачивается к нам:
– Мы отвезем его в Инвернесс, в реанимацию. Вы можете поехать за нами в своей машине.
Мама грудью напирает на парамедика.
– Я его мать! – кричит она. – Я должна быть рядом с ним.
Парамедик отталкивает ее на расстояние вытянутой руки и смотрит на меня. Он сообщает, что место в машине есть только для одного сопровождающего. Мама вырывается и забирается в машину. Она бросает мне свою сумочку, которая с громким стуком падает на асфальт:
