Стало заметно, как сильно он устал.
– Вот сейчас вспомнил, – сказал Сергей. – Однажды пригласили меня на открытие утиной охоты, на большое озеро. Дали ружьё, провели инструктаж, показали, что и как надо делать. Сижу в первый раз на маленькой лодчонке в камышах, затаился, почти не дышу. Первых двух уточек засёк, услыхал – крыльями воздух резко отсекают, невысоко, чуть впереди, краткое «кря-кря». Стал лихорадочно целиться, палить в белый свет, как в копеечку. Мимо! Другие утки, потревоженные стрельбой, поднялись. Много уток. Успевай отслеживать. Очнулся только, когда рука не отыскала очередной патрон. Патронташ – пустой. Другие лодки были далеко, пополнить запас невозможно. И ещё долго успокаивался, гасил волнение, кураж и безумное ослепление от потока адреналина. Похоже на лёгкое помешательство. Потом сидели у костра, отмечали первый трофей. Уточка размером с хороший мужской кулак. Длинная тонкая шейка, мягкая, безвольная, тряпичная такая, будто без косточек совсем. И на ней лёгкая царапина. Едва заметная. Бурая, смертельная, наискосок. Какое божественное создание, великолепное оперение, красивая в полёте – и достаточно одной царапины, чтобы погубить эту красоту. Голая, беззащитная. Я испытал тогда сильнейшее волнение, всё стало пустым, беззвучным, невесомым. И пресным. Весь вечер пили водку, много водки, уж и забывать начали – зачем мы здесь собрались, и я вспоминал себя в этом коротком безвременье: ружьё у плеча, плотно прижато, прицеливаюсь в птицу, в это создание небесное. Суетливые, поспешные взмахи крыльев, и кто-то посторонний – не я, другой мужчина, щурится через прицел в точку на блестках перьев груди. Утки, должно быть, физически чувствуют мой взгляд, его сосредоточенную энергию, летят хаотично, изломом, спасаясь от смертельно-опасной страсти случайного охотника, его забавы и игры случая… И глушил водкой этот ужас, глушил, пока не рухнул, будто самого ранили смертельно.
Сергей замолчал, вспоминая, как он испугался тогда этого другого. Себя? Да, но впавшего в неуёмное ослепление, безумство, потерявшего человеческое, опустошённый, забывший слова молитвы, семью, всё, что с ним было хорошего, и себя самого, до мелкой, противной дрожи в непослушных, чужих руках.
– Ужасно! Вот после того случая я сразу и потерял к бизнесу всякий интерес…
Вертелись мысли хорошие в голове, требовали выхода. Он встал, прошёл к компьютеру, долго и с удовольствием писал письмо дочери.
Здравствуйте, Дети (во всех смыслах – здравствуйте)!
Совсем иное звучание и содержание ощущаю я сегодня в этом незатейливом приветствии. Сегодня первый полный день я без t, но кашель ещё есть, хотя уже и отплёвываюсь залихватски, через губу, стараясь не задеть краешка усов, чтобы сопли не висели (шутка).
Не был в городе десять дней. Не надо было. Всё на одном пятачке сконцентрировалось. В прошлую субботу проехался в метро, лекарства Тоне набрал для Григория Ивановича, книжки выкупил (великолепный Газданов в 5-ти томах! Самый полный на сегодня!). И то ли впечатлений было много, то ли три пересадки и пять отскоков от метро/на метро, но к вечеру сомлел, а в воскресенье – упал. Хорошо так упал – в полный рост! На бруствер! Мордой в кусты!
В понедельник Виталий улетел в Питер, дочку проведать. До среды. Остался я с Пальмой. Она умница и отличница выпуска спецкурсов. Мы с ней дружим. Она приходит ночью, подпалины не видны на уровне края кроватей, а поскольку масть чепрачная (очень нравится термин!), то в темноте только глаза блестят и слышно радостное пыхтение. Лизнёт в ухо, и влага живая на нём остывает. Такой вот компресс добрейшей Пальмы. И рядом себя бросит на коврик, громко, с крёхом. И спим. Четыре дня только сок, квас и чаи. Снова стали дырочки на ремне сходиться. Это радует. Ведь впереди летний отпуск, и пора озаботиться купальным костюмом.
В четверг начался сильнейший кашель. До этого были хрипы. Счас пью сиропы и пр.
Уже лучше. Но ночью всё равно не могу пока спать. Очень здорово, что упала t. Стал понемногу кушать, но с некоторой опаской, вроде как отвык и от еды, и от процесса, да и во рту всё обожжено горячим питиём.
Сегодня был свекольник, азу, грибной соус с овощами, зелень, дыня, апельсиновый сок. Густой и мндово-жёлтый, только с кислинкой.
Ужасная была неделя. Но она уже позади, а тут ещё и весточка от вас. Как всегда – щёчки любимой внученьки – 28 × 49, на фото – залюбовался!
Сегодня «бараночки» на фотографии в ванной разглядел! Без очков увидел, какие они внушительные! Словно свитер толстой вязки, а рукав на резиночке плотной, и кисть как бы отдельно от самой руки.
Суръёз во взгляде настолько убедительный, что поначалу вздрагиваешь и мысли шутить пропадают. Хотя и улыбчивая, но не смешливая девочка.
Мама с середины недели перебралась за город, к т. Ире.
У нас дома никак не затопят, жуткая холодрыга, панельный склеп, да им там и веселее вдвоём, потому что Константин пока ещё не вернулся из рейса, с морей.
И вот лежу я весь в поту, в угаре, молюсь и думаю:
– Тяжело вам там, после демографического взрыва, а я здесь, как бревно, и помочь толком не могу. И вдруг осозналась внутри огромная оторванность, географическая протяжённость, но такая теплота, что вы есть и мы скоро совсем увидимся. Осталось три недели до Риги, а уж там-то и каждый день можно общаться, и время побежит скорее.
Сегодня ночью встал, прохожу в туалет мимо своего стола. Попался на глаза календарь, я скоро передвинул его на новый день. Лёг радостный спать, ну, думаю, вот и ещё на один день ближе к вам. Утром смотрю, а я аж на целую неделю вперёд в темноте задвинул. Опустил ниже на одну строку. О как внутри меня время торопит встречу с вами!
Маме рассказал. Посмеялась, девочка моя.
Телевизора нет, да и как-то не тянет. Есть книги, тихо, Пальма сопит сбоку, между нами, а мы читаем. Мирно, хорошо! У нас затопили, тепло, нормально. До этого калориферы работали, тоже не мёрзли, но воздух был очень сухой, мучила жажда, и приходилось много пить.
В тишине замечательно хорошо думается, да и «аккумуляторы» подзарядил.
Потом гулял по двору. Листья, осень. Вздохнёшь глубоко, и становится пронзительно хорошо! Просто и хорошо!
Цитата из меня:
«Осень пришла. Потекла вода, и я подумал, что самая сложная техника акварели – «по-мокрому» (как и само выражение – с двойным дном), сложно поймать переход, чтобы не было ощущения, что движение это сделано рукой, и точно отмерить количество влаги. Наверное, в искусстве это всегда было главным – отсутствие руки, словно бы само, по мановению божественному, всколыхнулось и замерло. Может быть, потому, что в нас самих так много воды, и прибавление извне создаст перенасыщенный раствор. Нет – обилие влаги. Это разные вещи. Вода сама в себе, а раствор – присутствие в воде чего-то инородного».
А я всё в лирике, от слабости, должно быть! Набираюсь сил.
