— Я тебя видел. Ты спас Торрена. Дун кивнул.
— Я знал, что ты такой человек, — сказал Кении. На его светлых волосах темнела зола, словно кто–то посыпал его голову перцем.
— Какой? — спросил Дун.
— Храбрый, — ответил Кении. — И добрый. Не такой, как тот парень.
— Ты о ком?
— Да о парне, который призывал людей сражаться. Со светлыми глазами.
— Тик.
— Да. Я знал, что он плохой, с того дня, как увидел его в лесу.
— С какого дня? — спросил Дун.
— С того дня, когда он был там с мешками на руках.
Дун удивленно посмотрел на Кении:
— С мешками на руках? Зачем? Что он делал?
— Срезал вьюны.
— Какие вьюны? — Сердце Дуна учащенно забилось.
— Близко я к нему не подходил. Точно не знаю. Но голыми руками трогать эти вьюны ему не хотелось, как никому не хочется прикасаться к ядовитому дубу.
— Ядовитому дубу? А зачем ему срезать ядовитый дуб?
— Я слышал, что случилось тогда на ступенях гостиницы. Ну, насчет листьев. Вы думали, это сделали мы, но я в этом сомневаюсь.
Дун вспомнил красную полосу на руке у Тика, которую тот почесывал, за несколько дней до того, как на ступенях появилась гора мусора. Он вспомнил, как Тик руководил уборкой, но сам в ней не участвовал. Вспомнил серые пятна на шее Тика в то утро, когда на стенах гостиницы появились надписи «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В СВОЮ ПЕЩЕРУ». Вспомнил, как Тик всех подстрекал, распалял ненависть к жителям Искры, постоянно напоминая и о надписях на стенах, и о сыпи на руках.
И Дун сразу все понял. Тику требовалась эта злость, ненависть. Все эти унижения возмущали людей, вызывали в них желание нанести ответный удар. А чем больше появлялось воинов, тем большую армию мог возглавить Тик. Он жаждал власти, жаждал славы, хотел разжечь войну и возглавить армию. И создавал армию, причиняя вред своим.
Дун тяжело дышал. У него похолодели руки, ладони стали мокрыми. Теперь он понял: жители Искры не нападали на эмберитов. Боялись их, относились с подозрением, думая только о себе, но не нападали. И если бы не обидные слова на стенах гостиницы и сыпь, вызванная ядовитым дубом, не было бы и бунта на площади. А не будь бунта, им не указали бы на дверь.
Дун вскочил.
— Ты чего? — удивленно спросил Кении.
— Ты рассказал мне очень важное. Я должен… Я должен… Поговорить с кем–то. Объяснить. Я должен идти, — сказал Дун и направился в деревню, думая о том, с кем ему надо поговорить и что сказать.
Доктор и Поппи стояли у дома, когда подошли Лина и миссис Мердо. Поппи со всех ног бросилась к ним.
— Лина! Лина! — закричала она. — Я видела огонь! Я видела огонь!
— Не обгорели? — спросила доктор.
— Только устали, — ответила Лина.
— И перепачкались, — добавила миссис Мердо.
— Пачкались, пачкались, — лепетала Поппи, уцепившись за юбку Лины.
Торрен сидел на диване, опустив ноги в таз с водой.
— Что с тобой случилось? — спросила Лина.
— Обжег ноги, — ответил Торрен.
— Ноги? И как это случилось?
— Ты не видела? — с удивлением спросила миссис Мердо.
— Что?
Миссис Мердо все рассказала.
— Я не знаю, что Дун делал в башне, но, не окажись он там, Торрен сгорел бы заживо.
Лина повернулась к Торрену:
— Дун рассказал мне, в чем ты его обвинил. Тебе не стыдно? Он же спас тебя.
Торрен не отвечал.
— Ты солгал. Обвинил Дуна в том, чего он не делал.
Торрен откинулся на спинку дивана.
— Он не бросал в стену эти помидоры, — не унималась Лина. — Он бы никогда такого не сделал. Почему ты указал на него?
— Я ошибся, — выдавил из себя Торрен.
— Тогда кто это сделал?
— Кто–то еще.
— Кто именно?
— Кто–то другой. Я не скажу.
— Можешь не говорить, кто это сделал, но ты должен подтвердить, что Дун тут ни причем. — Лина повернулась к столу и нашла клочок бумаги. — Вот, — протянула она Торрену бумагу и карандаш. — Напиши здесь, что ты оболгал Дуна, и распишись.
Хмурясь, Торрен подчинился. Потом протянул Лине бумажку, она взяла ее и направилась к двери.
— Мне нужно в город. Кое с кем поговорить. Буду дома к ужину.
В тот вечер, после ужина, Лине пришлось много рассказать. Миссис Мердо и доктор хотели знать о том, что она видела в Пустых Землях, о работе сталкеров, о том, как выглядел огромный уничтоженный город. Мэдди, которая сидела на подоконнике с чашкой чая, иногда вставляла слово–другое, но не мешала Лине вести рассказ. Торрен сидел на диване, вытянув свои забинтованные ноги и притворялся, будто не слушает, но иногда задавал вопросы, обычно о Каспаре.
— Я не понимаю. Почему вы обе вернулись, а Каспар — нет?
— Он еще не закончил свои дела, — ответила Лина. — Не завершил свою миссию.
— И какова его миссия? — спросил Торрен. — Вы это наверняка выяснили.
— Мы выяснили, — подтвердила Лина, посмотрев на Мэдди.
— Твой брат ищет то, что ему никогда не найти, — пояснила Мэдди. — Когда он поймет это, он вернется домой.
— А что он ищет? — любопытствовал Торрен.
— Он ищет сокровище, — ответила Мэдди. — Но не может его узнать, даже когда оно перед его носом.
— Он забыл очки? — спросил Торрен.
— Нет, нет. Он не может увидеть его даже в очках, — сказала Мэдди.
Лина, прежде не испытывавшая к Торрену теплых чувств, вдруг пожалела мальчика и весь вечер приносила ему в стакане медовую воду и даже подарила маленький красный грузовичок, который нашла, став на несколько дней сталкером. Поппи подумала, что у них какой–то праздник, на котором Торрен — главный герой, и стала таскать ему для игры разные вещи — ложки, носки, картофелины. Когда пришло время ложиться спать, Торрена перенесли в медицинскую комнату, а Лина, миссис Мердо и Поппи поднялись на чердак.
Перед сном миссис Мердо сказала Лине:
— Мне нужно тебе кое–что сказать.
Сердце Лины упало. Но она сильно провинилась, уехав надолго, поэтому полагала, что заслуживает любого наказания.
— Я видела, что ты сделала. Ты совершила удивительный поступок, одна, без чьей–либо помощи. Ты очень храбрая.
— Я не могла этого не сделать, — ответила Лина.
Миссис Мердо вопросительно изогнула брови. Лина молча пожала плечами. Она слишком устала, чтобы объяснять, что только добро могло остановить зло. Она не стала говорить, как надеялась, что первым это сделает кто–то еще, но никто не решился.
