Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
На улицах не стреляли, страна была единой от Калининграда до Владивостока, Ледовитый океан не таял, инопланетяне не прилетали. Хорошо было, в общем.
И, конечно, безумно интересно, какая именно из нынешних непервополосных новостей завтра окажется безумно важной — незначительная отставка, или назначение, или уголовное дело, или одиночный пикет, — сменится власть, изменится страна, и начало десятых будет выглядеть по-новому, и обязательно будут споры о Путине, а потом и мода на Путина — мол, при нем порядок был, Россия поднималась с колен, и нас уважали, не то что теперь. «Да я жил при Путине!» — «Вот такие, как ты, все и просрали, потому что не ценили!» — будущие споры о нашем времени нетрудно реконструировать уже сейчас, в этом смысле все до предела одинаково, и всегда все в равной мере и правы, и неправы.
А вот деталей будущих споров предугадать нельзя. Может быть, через десять лет о путинских временах будут вспоминать как не только о сытом, но и как о невероятно свободном времени, когда в интернете можно было писать что хочешь, и на площадь выходили митинговать десятки тысяч, и девушки спели в храме, а им дали всего два года, то есть почти не наказали. Ну, и что-нибудь еще: на улицах не стреляли, страна была единой от Калининграда до Владивостока, Ледовитый океан не таял, инопланетяне не прилетали. Хорошо было, в общем.
Образ мудрого отца нации — у политтехнологов его сконструировать, конечно, не получится, все искусственное всегда остается искусственным и теряется на очередном повороте. Зато такой образ легко сложится сам собой, когда Путину уже это будет не нужно — задним числом, в коллективной памяти. И даже фотографии со стерхами вне нашего контекста обязательно будут восприниматься максимально серьезно — вот он какой был, о природе заботился, с птичками летал, не то что нынешние.
Это неизбежность. Наверное, кому-то из нас, современников, это не понравится, но кто нас будет слушать — мы ведь тоже никого не слушали, и у нас была и наркомовская колбаса, и «Старые песни о главном», и прочая ностальгия по временам, которые ностальгии, в общем, не заслуживают. А они ведь, наверняка, уже все родились — и маркетолог, который придумает колбасу «как при Путине», и продюсер, который устроит «Дискотеку-2013» с постаревшей Ваенгой, и политтехнолог, который поведет на выборы «Путинский блок за Единую Россию». Этим людям что-то объяснять, наверное, будет бессмысленно, у них работа такая.
А всем остальным хочется и через сто лет напомнить среди прочего, что жил в России инженер Александр Долматов, который при Путине ходил на митинг, потом, когда начались аресты участников митинга и когда у него дома прошли обыски, убежал в Нидерланды, попросил политического убежища и, когда ему отказали, покончил с собой. И, что, вероятно, важнее и страшнее, — имейте в виду, что эта смерть никого и ничего не всколыхнула, не сотрясла устоев, не разделила жизнь на до и после, а просто осталась незначительной новостью в очередной сводке про «Болотное дело», совсем не на первой полосе.
Когда будете ностальгировать по путинским временам — просто вспомните об этом.
Новое всё
Кто-то местный остановил меня посреди улицы Спасской у крыльца Ленинского суда — что делать, что делать? Перекрытая полицией улица и несколько десятков болельщиков на проезжей части. Бегает Яшин, говорит всем: «Давайте раскачаем», имея в виду, кажется, какое-то скандирование. Дает интервью иностранцам Борис Немцов. Гудков-младший интервью, наоборот, не дает, потому что говорит, что кроме одного матерного междометия слов у него нет. И вот в такой обстановке ко мне подходит кто-то местный — что делать, что делать?
А я не знаю, что делать, и говорю местному — простите, мол, я не знаю. А он опять — нет, вы скажите, что делать. Вы же, говорит, видите, что кировских здесь — дай Бог если два человека. Все, говорит, решается в Москве.
Да, говорю, решается. А он опять: если москвичи ничего не сделают, то ничего вообще не будет. Ваше дело, Олег, никогда не раскроют, если москвичи ничего не сделают, — человек явно уговаривает меня что-то делать, и я уже злюсь, потому что ну а что делать-то, я не знаю, что делать, не умею.
Местный, кажется, не верит и сердито говорит «спасибо», и уходит, и я ему уже в спину: да за что спасибо-то. Хочется то ли плакать, то ли блевать. Даю, как Немцов, комментарий каким-то иностранцам, и, как Гудков, не могу найти слов, кроме матерных. Потом все-таки нахожу — «Катастрофа».
На оцепленную улицу из суда выезжают два микроавтобуса — в каком-то из них Навальный, в другом — Офицеров. Пресса бежит к следственному изолятору, как будто что-то можно разглядеть или услышать через стены. Всё, пять лет без Навального начались. А небо все точно такое же.
Через несколько минут Волков, начальник штаба Навального, объявит, что Навальный снимается с выборов. Это бред, это глупость, зачем делать им такие подарки — пусть сами снимают, помогать-то им зачем? Я злюсь, но Волкова я люблю, не люблю Каца, который в штабе, насколько я понимаю, второй после Волкова, и я ругаюсь — Кац, Кац, мурзилка. СМС от Волкова — это не мы, это он. Он — Навальный. Адвокаты как раз пришли от него из СИЗО, я спрашиваю — что, он действительно сам решил сниматься? Адвокаты успокаивают — нет, ничего не решил, завтра скажет, снимается или нет. Ну и дальше о более интересном: осмотрели вещи, поотламывали фильтры у сигарет (говорят, так положено), растворимую еду, супы и картошку, перемешали, и теперь непонятно, к какому пакетику какая инструкция относится. Нательный крестик отобрали, потому что драгметалл, не положено, вот был бы алюминиевый, тогда бы оставили. Еще часы — Алексей волнуется, что куда-то делись его часы. Часы у Юли в сумке, сам же ей отдал. Юля, когда пойдет к нему на свидание, скажет, чтобы не волновался. Стандартные, положенные в такой ситуации хлопоты. «Уехал».
А еще через несколько минут — это уже два часа после приговора, — с адвокатами связывается уважаемый, знаменитый и информированный пожилой коллега из Москвы, человек того ранга, который позволяет пить вискарь с кем угодно, сохраняя при этом репутацию порядочного человека — вот он с ним связывается и говорит, что есть мнение, что надо оспорить заключение под стражу. До вступления приговора в силу, говорит он, есть возможность остаться под подпиской о невыезде, очень хорошие шансы. И это вообще непонятно, что с ним такое случилось — может, перегрелся, может, возраст. Так ведь на самом деле не бывает, чтобы выпускали после приговора. Глупости это.
И адвокаты, конечно, никакой жалобы не подают, и уже наступает вечер, и самое время начинать следить за новостями из Москвы — через полчаса, максимум час, народ начнет выходить на Манежную. И вот именно в этот момент, еще до Манежной, но уже после окончания рабочего дня появляется прокуратура, которая вдруг захотела подать ту жалобу, которую не стали подавать адвокаты. Государственные агентства ставят на ленты комментарии того пожилого и уважаемого адвоката — да, мол, так и надо, очень правильная жалоба, УПК позволяет. Утром Навальный и Офицеров выходят на свободу.
Судья Блинов вчера спрашивал подсудимых, понятен ли им приговор, уже на бегу — выбежал из зала, не дождавшись ответа. Что-то знал, что-то чувствовал? Черт его знает, но сегодня я бы приставил к нему психолога, мало ли что. А Навальный — ну что Навальный, вместо тюремного бегунка Кремль выдал ему диплом главного своего оппонента, главного политика страны. Тех, кто говорит, что освобождение стало реакцией на вечерние стояния в центре Москвы, хочется ласково потрепать по голове — вы мои милые, вы мои добрые. Тех, кто понимает, что Манежная ни при чём, хочется, как меня тот кировский парень у суда, спросить, испуганно глядя в глаза — черт, ну хоть вы-то понимаете, что происходит, зачем это?
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
