56
Сегодня чудесное утро. Весна наступает. Ласточки на бреющем полете проносятся через двор. У меня побаливают бедра. Наверно, переусердствовал, занимаясь любовью с Мари. Реактивный артроз. В семьдесят лет такое бывает. Сидя в моей маленькой обсерватории, я грежу с открытыми глазами, глядя на ферму внизу. Она, верно, готовит обед – овощи с огорода, первые в этом году, фермерскую курицу, кусок сыра на куске еще теплого хлеба, тесто для которого она ставила подниматься на углу буфета.
Отчего бы и не погрезить…
Со мной такое случается время от времени, с тех пор, как она ушла: я вижу отдельные срезы нашей жизни и смакую их, как ломти ее хлеба, – вплоть до рези в желудке, если переел. А ведь хлеб давно выпечен и вынут из печи и остыл за долгие годы, но остается вечно теплым в моем сердце.
Так уж устроена наша галактика, состоящая из света и черных дыр.
Мари не только продолжала работать, несмотря на новую беременность, но и считала долгом чести таскать Жозефа всюду, куда могла. Примотанный чем-то вроде куска ткани к ее спине, он следовал за каждым ее движением. За исключением трактора, она так и продолжала свою работу – новое дитя в животе, малыш за спиной. Как я ни предлагал свою помощь, она все хотела делать сама. Ей казалось, так получалось лучше.
Чем бы дитя не тешилось…
Это был ее верблюжий период, вроде как у Пикассо голубой или розовый. А мне ужасно нравилось.
Несколько месяцев спустя к нам присоединилась Зоэ, новая звезда в нашей маленькой галактике. Эти роды обошлись без всяких севших аккумуляторов, эпических путешествий в фургончике для скота и акушерок-лохушек. Мари решила рожать дома. С помощью свободомыслящей акушерки и деревенского доктора. Она была согласна отправиться в больницу при малейшем сигнале тревоги. Хоть этого я добился. Великая победа над ее решимостью. Беременности никак не сказались на ее мерзком характере. Скорее, они его усугубили.
Она оказалась права, все прошло быстро и хорошо.
Разумеется, она кормила грудью. Как Сюзи и как Жозефа. Она, которая носилась с молозивом своих коров и лечила им все на свете, производила молоко куда лучшего качества. Что само собой разумеется. И оно правда было изумительным! Когда я занимался с ней любовью, из ее грудей выступали жемчужные капли, и мой язык устремлялся к ним.
Перед каждым кормлением она гладила их, чтобы проверить степень наполненности. Не из-за профессионального рвения, а по забывчивости. Она никогда не помнила, какой грудью кормила в предыдущий раз.
– Я их не глажу, а ощупываю…
Она тискала свои титьки, а мой типчик так и дыбился! Потому что она оставалась по-прежнему привлекательной, несмотря на растяжки, параллельными линиями пересекшие живот, не такие округлые груди, подчинившиеся, как ягодицы ее подруги, закону Ньютона, не такой уже подтянутый зад: сколько можно накапливать запасы, выкладывать их, накапливать снова, и так с каждым рождением.
Два года спустя она снова забеременела. Наученный опытом, я решил, что можно сразу предаться бурной радости. Но радость продлилась недолго. Это была наша четвертая звезда, и она отправилась прямиком на небо. За две недели до родов однажды утром она почувствовала, что ребенок меньше движется, а после полудня движение прекратилось совсем. Смерть в утробе. Смерть в душе. Мы заранее решили назвать его Уриэль, как ангела. В роддоме нам предложили похоронить его на городском кладбище на участке, отведенном для ангелов – мертворожденных детей. Она глянула на врачей, как если бы те говорили на белорусском. Разве мы могли оставить его там? Мы купили маленький участок на кладбище над деревней, недалеко от могилы ее дедушки и бабушки. Если идти через поля и лес, ходу не больше двадцати минут – когда спускаешься. А подниматься минут сорок пять. Она ходила туда каждый день на протяжении полугода, вместе с детьми. Это была их маленькая послеполуденная прогулка.
