Твоя дочь и твоя жена похожи, у обеих пепельно-белокурые волосы и стальные глаза.
Когда ты вернешься? Я знаю, ты звонил вчера, но не могла же я попросить у нее трубку. Если бы только ее не было дома, если бы трубку взяла я, а не она… С тех пор как телефонная кабинка сломана, мне кажется, будто я ходила туда каждый вечер, чтобы растаяла моя печаль, потому что, когда я спускалась туда ждать звонка меж стеклянных стенок, а потом слышала твой голос и ты меня смешил, все становилось возможно и весело до твоего настоящего возвращения. Вместо этого я пишу. Если все будет хорошо, ты не прочтешь это письмо. Но я пишу, потому что мне становится холодно, как тогда с дедушкой, и я чувствую себя больной. Если меня не будет здесь, когда ты вернешься, значит, я была права, поэтому я и оставлю это письмо в нашем тайнике, ты знаешь где, тебе ведь, надеюсь, наверняка захочется туда заглянуть, и тогда ты поймешь, что я тебя не бросила.
Быть может, я болтаю глупости, быть может, схожу с рельсов, как поезда, потому что мне тебя слишком не хватает и очень холодно, я вот-вот заболею, я «выжата», как ты говоришь, это всегда меня смешит, и я тебя представляю большой простыней, которую я выкручиваю своими руками, чтобы стекла вода. И знаешь, о, это глупо, но я всегда об этом думаю, когда мы с тобой занимаемся этим, и наш пот перемешивается, я тогда закрываю глаза, и ты становишься простыней, такой мягкой, и я выжимаю тебя своими руками, сжимаю тебя все сильнее и выжимаю из тебя пот, это любовная стирка.
Мы это сделаем? Убежим?
Когда ты не здесь, все, в чем я уверена, когда ты здесь, превращается в сомнения и тени, в больших черных птиц над моей постелью, которые клюют мне лицо.
Завтра, надеюсь, ты опять позвонишь, и я сниму трубку, потому что она будет в парикмахерской, чтобы навести красоту к твоему возвращению.
Я не сделаю ничего особенного к твоему возвращению. Просто останусь здесь и буду тебя ждать.
Kocham cie.
К.
К. Кристина. Кора. Ты тоже подписывалась К.
Это К меня добило.
– Что это? – спросил пожарный, в то время как мою мать на носилках, накрытую покрывалом, запихивали, словно мумию, в машину «Скорой помощи».
– Не знаю, – ответил я, не глядя на письмо, дрожавшее в моей руке. – Не уверен.
– Ну, похоже, это ее и убило.
Пожарные знают людей, но они совсем не дипломаты.
Машина уехала, мелькнула красным отсветом на асфальте, исчезла за поворотом. Дежавю. Напрасно мне хотелось кричать, я был на это совершенно не способен. Даже произнести одно слово казалось мне немыслимым. Я сложил письмо, разгладил его сгибы, сунул в карман. И застыл на какое-то время, потом на пороге дома появились дети; мои ноги как заведенные начали подниматься по ступеням. Я был внимателен к каждому шагу, не столько из-за гололеда, скорее, чтобы удостовериться в реальности своих шагов – чтобы сделать этот подъем возвратом к реальности. Принять ее ради близнецов. Они смотрели на меня, опустив руки, прижавшись друг к другу, словно сиамские близнецы. Ради них я должен был вновь вернуть себе голос, найти и произнести наименее неверные слова, потому что в подобной ситуации верных слов просто не существовало. В конце концов, они сами пришли мне на выручку, как всегда.
– Бабушка умерла? – спросила Солин, заглядывая своими зелеными глазами, пристальнее, чем когда бы то ни было, в мои – так глубоко, что от их взгляда невозможно было ускользнуть.
Я опустился на корточки и, не отводя глаз, сказал:
– Да. У нее было слабое сердце, уже давно, вы же знаете. Сегодня оно остановилось.
– Ей было больно? – прошептал Колен дрогнувшим голосом. Он всегда был чувствительнее, чем его сестра.
– Нет, коко. Это случилось очень быстро, она даже не успела заметить. Словно заснула, понимаешь?
Он кивнул, сделал шаг вперед и упал в мои объятия. Через мгновение его сестра сделала то же самое. Впервые они сделали вдвоем этот жест в таком смысле. Я прижимал наших детей к себе, еще таких крошечных – два перышка, прильнувших к моей груди. Но они не заплакали, ни тот ни другой. Смерть была им знакома; им не было еще шести лет, а смерть уже была им знакома.
Я предложил им вернуться в дом – было ниже нуля, а мы все выскочили в одних рубашках, и тут Колен прошептал, отлепившись от меня:
– Тебе же говорили, что случится несчастье.
Мороз продрал меня по хребту – они и впрямь говорили мне это, но в моем сне. Отныне я уже не умел различить, что было наяву, а что нет.
– Алло?
На другом конце гудение.
– Лиз? Что это за шум?
– Брею свой свитер.
– Прости?
– В «Галерее» есть гениальная машинка для стрижки катышков. Вроде твоей электробритвы, только не для бороды, а для шерстяных вещей. Я уже три года таскаю кашемировый свитер, который ты мне подарил – помнишь, темно-синий такой?
Я не знал, что сказать. Такое начало разговора плохо годилось для объявления, котрое я собирался сделать.
– Малыш? Ты здесь?
– Лиз…
– Рожай скорее! У меня перерыв кончается.
– Мама умерла.
Гудение некоторое время продолжалось в пустоте, потом оборвалось. Молчание повисло теперь на другой стороне.
– Что случилось?
– Сердечный приступ.
– Но когда? Вот так, вдруг? Она лекарства свои принимала? Я не понимаю… Наверняка что-то случилось!
Ее голос осекся. Сказать ей о письме, о другом письме? Или подождать? Казалось, новость сразила ее наповал. Это было совсем не в ее духе, даже когда драма касалась ее близких. На твоих похоронах, Кора, она заигрывала с одним из могильщиков, а мне едва высказала свои соболезнования. Я решил подождать.
– Это случилось всего час назад. Она вышла за почтой, но что-то долго задержалась. Я пошел взглянуть. Она лежала на земле и… и… Уже ничего нельзя было сделать. Мы это знали, Лиз. Знали, что такое возможно.
Снова тишина, глубокая, как колодец.
– Никогда не думала, что до этого дойдет. Никогда. Она была такая… сам знаешь…
– Упрямая?
– Ну да. Уверяю тебя, я думала, это она меня похоронит… Натан, я искренне думала, что она меня похоронит!
На этих словах ее голос надломился и исчез совсем. Через несколько секунд она отключила связь. Я знал ее достаточно хорошо, поэтому не перезвонил, позволил ей справиться с нашей трагедией на свой лад. Этот короткий разговор вновь привел меня в чувство: я знал, что меня ожидает. Формальности, похороны, дом, который нужно освободить от мебели и продать. Мама умерла, и за ее смертью следовал целый караван проблем. Это может показаться неподобающим, но думать лишь об этих проблемах избавляло от других мыслей.
